Михаил Фонотов: Мир открыт для добра

— Смотрите, — опять сказал Сережа, когда мы проехали мимо трубного института.

И я опять увидел обрубленные стволы кленов и тополей. Вдоль домов, сквера, стадиона, пожарного депо, бани — столбы и стволы.

Сад мы увидели за бетонно-стеклянным зданием заводоуправления. Таял снег, обнажая гривы прошлогодней травы. Мы ходили от яблони к яблоне, осматривали раскидистые ветки. Их было несколько десятков — старых яблонь с потрескавшейся корой. Конечно, весной они еще цветут, а потом обильно обсыпают себя яблочками, которыми лакомятся мальчишки, но свой век они уже отжили, а второго не дано.

— Жалко, погибают, — сказал Сережа то ли мне, то ли себе, то ли никому. — Куда этот сад теперь?

Ах, Сережа, спросил бы о чем полегче. Трудную задачку ты мне задаешь. Представь себе: я прихожу к взрослым дядям и тетям, у которых куча важных дел, и говорю им о старых яблонях. Мальчик, мол, написал. А они: какие яблони, какой мальчик? Они хмурятся, не хотят вникать в пустяки. И я чувствую себя неловко — людей от дел отрываю. Если бы из-за металла, или из-за кормов, или, допустим, из-за срыва плана, тогда, конечно, со мной разговаривали бы иначе. А из-за деревьев… Ну, и тополя тоже. Есть дяди и тети, которые тополями занимаются по долгу службы. Они все знают, все видят. Рубят — значит, так надо.

Дерево в городе… С одной стороны теснит дорога (улицы все шире. «Жигулей» все больше). С другой стороны — окна домов. Сверху — провода, снизу — кабели и трубы. Автоинспекция требует углы срезать. Куда деваться дереву?

Эта драма разыгрывалась на моих глазах. Все лето зиявшую траншею, наконец, зарыли, привезли чернозему, аккуратно разровняли, тут же посадили рядок высоких лиственниц. Деревья принялись и в следующем году мягко, пушисто зазеленели. Одно меня беспокоило, когда я по утрам проходил мимо: снег вдоль лиственниц таял — горячая труба внизу нагревала грунт. Это не было неожиданностью, но все-таки потрясло: однажды лиственниц не стало, из разрытой траншеи торчали обломки веток и изъеденные ржавчиной трубы.

Говорят, такая лиственница стоит рублей пятьдесят. Однако в этом случае деньги считать нелепо, потому что не сосчитать урон, который нанес этот вызывающе подстрекательский урок хозяйственного разгильдяйства. Это тот случай, когда отравляется не вода и не воздух, а сознание людей. Сажать деревья на трубы — преступно.

А сколько их греются подземным теплом? Даже бульвар вдоль четырнадцатиэтажных домов по проспекту Ленина и тот одним краем на трубе оказался.

Дерево в городе растет в экстремальных условиях. Для ясности: в экстремальных условиях растет колючий куст в пустыне, березка в тундре, сосна на скалистой вершине. Дереву в городе не хватает влаги — земля глухо покрыта асфальтом, а кружок вокруг ствола утрамбован каблуками плотнее асфальта. Дереву мало влаги, пищи, воздуха, но оно терпит. Экскаватор протискивается между двумя рядами, роет узкую траншею для голубого кабеля, обрубив чуть ли не половину корней, — как ни больно, дерево терпит. Мужчина поднимается по стремянке и спиливает все ветки до единой — невыносимо больно, но дерево — представьте себе — терпит. А мы, забывая обо всем этом, в простоте душевной называем дерево зеленым другом… Трудно дереву в городе.

Была тополиная рощица, на ее месте строится больничный корпус. Конечно, архитектор и проектировщик не сразу решились извести рощу. Малость подумали. Выходило: деревья мешают, тут бы как раз стоять больнице. Вписывается четко. Значит, деревья, извините, под топор. Конечно, возможен шум, голоса возмущения и все такое. Ну, что ж, придется потерпеть — разговоры стихнут скоро, а больница останется.

Конечно, вместо рощицы на том месте мог оказаться дом, не очень крепкий, не очень ветхий. Дом — это жилой фонд, капитальное строение, имеет стоимость. Списывать и сносить хлопотно. Дом мог бы остаться. С деревьями проще. Нужно только решиться. В конце концов, надо иногда принимать решения наперекор, пойти против течения, взять ответственность на себя. Люди поворчат, ничего — ради них же и делается. Сантименты делу помеха. Руби!

Нет, я против того, чтобы ахать, истерично возмущаться, говорить страстные речи по поводу каждого сорванного листочка. Ханжество это. Иногда — никуда не денешься — надо рубить. Но это самая крайняя мера. Правило же: решать судьбу не парка, не рощи, не трех деревьев, а каждого дерева отдельно. Иначе не сберечь ни рощи, ни парка. А чем меньше у нас деревьев, тем больше нам потребуется больниц.