Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

В главе 2 я также обсуждал две различные роли, которые может выполнять межличностное общение и которые соответствуют двум различным представлениям о том, какие функции выполняли древнейшие нервные системы у животных. Одна роль — это координация между тем, что воспринимается , и тем, что делается, — примером здесь служит фонарь Поля Ревира. Другая — координация между различными компонентами одного и того же действия, чем занят загребной в многовесельной лодке. В этой главе, в начале книги, я писал, что большую часть времени обе эти функции выполняются одновременно, но различать их все-таки стоит. Это утверждение сохраняет силу, но теперь мы можем увидеть и связь между ними, которая была не столь очевидна в ходе предыдущего рассуждения.

Записывая что-то, чтобы напомнить себе о делах, которые нужно доделать позже, вы создаете помету, которую ваше будущее «я» воспримет чувствами . Это похоже на историю церковного сторожа и Ревира. Но помета сделана вашим теперешним «я», чтобы побудить ваше будущее «я» сделать что-то для завершения дела. Этот аспект ближе к внутренней координации деятельности — порождению действия, — хотя в данном случае для координации используется причинно-следственная петля, проходящая через внешний мир. Координация подразумевает создание послания с тем, чтобы впоследствии его можно было воспринять чувствами.

Иные из этих полезных петель проходят снаружи тела, иные — внутри. Эфферентные копии — это внутренние послания, деятельность нервной системы. Когда вы поворачиваете голову, а мир вокруг остается для вас неподвижным, это обеспечивают внутренние механизмы. Внутреннее послание используется для того, чтобы разрешить проблему, порождаемую влиянием действия на чувства. Но эти внутренние замыкающие контуры, как и внешние, также дают новые возможности и ресурсы. В рамках модели происхождения внутренней речи, которую я приводил выше, дело обстоит так. Копии высказываний, которые вы собираетесь произнести, могут сами порождать действия, совершаемые «про себя», — внутренние действия по обдумыванию возможностей, соединению идей, применению самоконтроля. Внутренняя речь может несколько напоминать реафференцию — результат действий, влияющий на чувства, — но внутренняя речь существует лишь у нас в голове, мы не слышим ее в действительности (по крайней мере в норме). Если внутренняя речь — род внутреннего транслирования информации в мозгу, она напоминает реафферентную петлю, возникающую, когда мы сами с собой разговариваем вслух или оставляем для себя записки. Но в этом случае петля короче и теснее, она невидима, а не публична, — поле безмолвного свободного эксперимента.

Взгляд на человеческое сознание как на пространство бесчисленных петель подобного рода дает нам иную возможность для понимания нашей собственной жизни и жизни других животных — включая головоногих, о которых идет речь в этой книге. Их средства выразительности — краски и узоры — не участвуют в создании сложных петель. (Это так, даже если оставить в стороне парадоксы, связанные с их предполагаемым дальтонизмом.) Игра узорами на коже, как бы сложны они ни были, больше похожа на улицу с односторонним движением. Животное не может видеть собственные узоры так, как человек слышит собственную речь. Вряд ли эти узоры хоть сколько-нибудь серьезно задействованы в создании эфферентных копий (если только не верны домыслы о том, что хроматофоры участвуют в кожном зрении). Демонстрации головоногих обладают чрезвычайной силой выразительности, но при наблюдении за отдельным животным — а не парой или группой — заметно, что эти демонстрации имеют мало отношения к петлям обратной связи и, возможно, вообще не могут иметь. Пример человека — крайний случай — указывает на то, что возможности, которые открывает реафференция, помогают развитию сложной психики. Головоногие пошли по другому пути.

И это не единственный аспект жизни головоногих, который накладывает ограничения на их возможности.

Я начал наблюдать за головоногими вблизи, под водой, около 2008 года — сначала за гигантской каракатицей, а потом за осьминогами, с тех пор как я научился их высматривать (разумеется, и до того их вокруг меня было полно). Тогда же я начал читать литературу о них, и первые же сведения повергли меня в шок. Оказалось, что гигантские каракатицы, эти крупные и сложные животные, живут совсем недолго — год или два. То же относится к осьминогам — один-два года для них нормальная продолжительность жизни. Самый большой из них, гигантский тихоокеанский осьминог, доживает в лучшем случае до четырех лет.