Вячеслав Пальман - Восточный кордон

Самур не встал, только лениво поднял голову и поморгал сонными глазами. Хвост его дважды поднялся и стукнул о землю. Потом он добродушно зевнул. Рыжий промурлыкал музыкально, не спеша слез на землю, но не подошёл близко, а только сделал круг возле овчара, выгибая спину и грациозно ступая по земле, словно прима-балерина.

Встреча прошла «по протоколу», обе стороны проявили безукоризненную вежливость, и можно было расставаться, но Рыжему до смерти хотелось узнать, почему овчар не идёт в конуру, а, похоже, скрывается. Кот пошёл было по второму кругу, уже поближе, но втянуть в деловой «разговор» приятеля не удалось. Овчар уткнул нос в собственный мех и закрыл глаза. Не очень тактично, разумеется, с его стороны, но воспитанность требовала не мешать отдыху, и Рыжий помчался к домику, вновь вспомнив хозяина и его умение готовить отличную мясную кашу.

Сцена встречи с хозяином была радушной, изобиловала лаской и дружескими словами. Молчанов потрепал Рыжего по ушам, подбросил, поймал и спросил, разглядывая при свете лампы сощуренную его физиономию:

— Где ж ты, гуляка, пропадаешь?

Кот начал сбивчивую песнь о Мурке, об охоте и Самуре, но лесник подставил ему консервную банку с кашей, и голодный старожил, забыв про все на свете, стал жадно есть. А отвалившись, почувствовал такую сонливость в натруженном теле, что едва нашёл в себе силы забраться на лесникову постель. И тотчас уснул.

Чем свет Молчанов отправился в обход. Рыжий, конечно, увязался за ним.

Лесник перешёл вброд зеленую мелкую речку и тронулся на подъем по пологому хребту. Рыжий поотстал, его интересовала позиция Самура. Он увидел, что овчар топает следом за хозяином, но старается не попадаться на глаза. Странно и необъяснимо! Несколько раз кот сновал челноком между тем и другим, тёрся о сапоги лесника, звал Молчанова к Самуру и наоборот, но успеха не имел. Егор Иванович не понимал его демаршей, а овчар хмуро отворачивался от довольно-таки прозрачных приглашений кота следовать за ним.

Так они втроём поднялись на хребет, и здесь Рыжий благоразумно оставил хозяина, считая, что выполнил роль проводника и не его вина, если эти двое оказались неспособными понять самые простые вещи. Он прошёл обратно мимо овчара так близко, как позволила храбрость, хвост поставил палкой и прошипел чуть ли не в ухо Шестипалому какую-то кошачью дерзость. Но и её не понял овчар и не обиделся. Шёл и шёл следом за хозяином какой-то помятый и невесёлый, совсем не похожий на себя.

Молчанов двигался по роскошному буковому лесу и не без удовольствия думал о том, что с браконьерством они, кажется, покончили. Вот уже четыре месяца — и только один случай с медведицей в ущелье Желобном. Да и это происшествие можно считать раскрытым. Хотя он и не завёл дела на Цибу, виновник, в общем-то, известен: либо Михаил Циба, либо этот мерзавец Матушенко. Вот это «либо» и помешало ему привлечь к ответственности бывшего пасечника. Кое-что следовало ещё уточнить.

Матушенко как в воду канул. Когда серая «Волга» умчалась из Камышков, Егор Иванович оповестил по радио Таркова, чтобы проследил за пастушьими балаганами — не появится ли там нежелательный человек. Тарков специально ездил в прибрежный колхоз, чтобы узнать, где Матушенко. Сказали — уволился. След его затерялся. Это можно понять. Ну что ж, скатертью дорога.

Впрочем, и другие примолкли. Циба как будто собирался переехать в степь, толковали, что хату продаёт. Того парня, что стрелял в Молчанова, тоже больше не видели — словом, жизнь растрепала молодцов, почуяли они, что в опасную игру играют, и, как говорится, «завязали». Во всяком случае, не слышно, чтобы постреливали.

С горы на гору, через глубокие, лесом заросшие седловины шёл Егор Иванович Молчанов от одной реки к другой по самым диким местами, шёл тихо, тем неслышным шагом следопыта, который вырабатывается годами и десятилетиями.

А сзади, удачно маскируясь, брёл Самур.

Ничего ему не оставалось, как только идти за хозяином, за бывшим хозяином, которого он бросил почти год назад. Но тогда жила Монашка и овчар не мог поступить иначе. Теперь нет волчицы, и ничто уже не привязывает его к дикой жизни; он просто одинокий бродяга, нет ему места в этих бесконечных лесах, нет у него и цели, к которой он мог бы стремиться. Вот только хозяин… Но и к нему не мог подойти одичавший полуволк, даже на глаза боялся показаться — человек вызывал в нем страх и в то же время тянул к себе со страшной силой. Как бы он прижался сейчас к ноге хозяина, как затих бы от счастья, если бы тёплая рука коснулась его ушей! Но что-то тёмное и властное удерживало Шестипалого от этого поступка. Вот и крался он теперь за хозяином, не мог уйти, но и заставить себя приблизиться не мог. Ведь это означало бы стать прежним овчаром, послушно исполняющим волю человека, а как он тогда поступит со своей собственной волей, если она разрослась и укрепилась в нем за месяцы дикой жизни?