Вячеслав Пальман - Восточный кордон

Засияли бриллиантовые листочки, цветы, стебли, иголочки, даже мрачный камень, усеянный брызгами, на одно мгновение сделался сказочным красавцем, и обманутая бабочка целую минуту порхала над ним, любуясь разноцветьем испаряющейся росы.

Прошелестел ветер — союзник солнца, посланный для просушки мокрой планеты, в ущельях задвигался убегающий туман и высох прямо на глазах.

А солнце заглянуло во все уголки леса, отыскало в чащобе Самура с волчонком, и бело-чёрная шерсть их задымилась, просыхая. Самур потянулся, волчонок чмокнул во сне и вдруг открыл глаза, явно не соображая, где он и что с ним.

Минуту спустя он уже шагал сбоку Самура и зевал на ходу, спотыкаясь о неровности почвы. Скоро он опять заскулил от голода, а Самур не только не предложил ему поесть, но почему-то ещё больше заспешил.

Они шли не по той ровной и открытой дороге, которую люди проложили для себя вдоль реки, а обочь её, метров на сто выше, через лес, и если для взрослого овчара такая дорога была привычной, то волчонку она доставляла множество неприятностей. Он как мог спешил за отцом, ужасно боялся отстать. Колючки царапали нежную шубку, острые камни больно впивались в неокрепшие лапы, холодная вода на пути заставляла вздрагивать, а тут ещё пустой желудок требовал пищи, которую отец, видимо, не мог достать.

Самур догадывался, что волчонок, ещё не привыкший к лесной еде, долго не протянет, он остро нуждался в материнской заботе и теплом молоке; овчар знал только одно место, где жили добрые существа, способные дать малышу и то и другое: дом своего хозяина. И он шёл к этому дому.

Измученный волчонок едва дотащился до посёлка. Вид у него был самый жалкий, бока запали, скучные глазки слезились, а подушечки на пальцах распухли так, что каждый шаг доставлял мучения. Последние сотни три метров он идти отказался. Лёг и зажмурился. Будь что будет. Овчар вернулся, и тогда пришлось прибегнуть к единственному выходу: он сцапал малыша за шкурку и понёс в зубах, часто останавливаясь, потому что малыш все время выскальзывал.

Самур пробрался через знакомый огород и положил волчонка у оградки. Оставалось сделать самое главное: войти и доложить о прибытии, иначе говоря, преодолеть ограду и залаять. Но ни того, ни другого он проделать не мог, его сковывал непонятный страх. Самур стал искать дыру в ограде, чтобы перенести малыша ближе к тёплым рукам хозяйки, завозился в ожине, эта возня и привлекла внимание Егора Ивановича и Саши. Увидев, что хозяин подходит ближе, Самур молнией скользнул в кукурузу и остановился только у дальнего края огорода.

Звук Сашиного голоса, полузабытая кличка пробудили в нем уснувшее желание отозваться, подбежать. Но месяцы, проведённые с Монашкой, счастье вольной жизни и зов дикой, волчьей крови удержали его. Он не мог жить в подчинении. Любовь к людям затуманилась, он умер бы от тоски по свободной жизни в горах.

И Самур не отозвался. А когда Саша побежал к нему, овчар повернулся и исчез в лесу.

Теперь он знал, что волчонок не пропадёт.

Егор Иванович поднял малыша.

— Смотри-ка, вылитый Самур! Как же он уцелел? Или стая не нашла его, или он убежал с Самуром. Даже хвост как у овчара. Отличный щенок!

— Не щенок, а волчонок, — поправил Саша.

— Да, да, три четверти дикой крови, а стать настоящей кавказской овчарки. — Егор Иванович посмотрел в ту сторону, куда исчез Самур, и задумчиво добавил: — Выходит, Шестипалый сам привёл его сюда. Он не надеется на себя и по-прежнему верит нам.

— Подбросил своё чадо? — Саша улыбался, очень довольный происшествием. — А может, знал, что у вас тут детские ясли. Интересно, удалось ему наказать стаю?

Молчанов высоко поднял волчонка на руках.

— Пусть убедится, что нашли. Ведь смотрит откуда-нибудь из кустов…

Елена Кузьминична приняла волчонка как должное. Она успела привыкнуть к такого рода неожиданностям. Два или три — какая разница! Напоила его тёплым молоком, укутала в тряпку, и лесное дитя тотчас уснуло, презрев все на свете. А когда выспался, Саша потащил его знакомиться.

Лобик отнёсся к новенькому с мальчишеской снисходительностью. Обнюхал, тронул лапой, тот упал и заскулил. Слабачок. Таких не обижают, таких жалеют. А Хобик проявил только радостное любопытство, и ничего более. Попрыгал вокруг да около и оставил его в покое. Новичок скоро освоился и ужинал уже вместе с остальными. Лобик заворчал было, новенький прекрасно понял его и загодя отошёл от миски, как самый воспитанный. К тому же он наелся. Только спали они порознь. Оленёнок — на клочке сена, Лобик — в конуре, а новенький вдруг забрался под крыльцо. Оно чем-то напоминало родное логово.