Юрий Тарский - Испытание огнем

Мариненко проснулся. Что-то случилось; он был уверен в том, хотя еще и не знал, что именно. Вдруг Понял — уменьшили скорость хода. Взглянул на часы: спал всего сорок минут. До поворота на курс, пересекающий минное поле, осталось около часа.

Он спустил ноги с койки, сел. И тут же его опрокинуло навзничь и с силой припечатало к постели. Палуба перекосилась, поползла кверху, с полки посыпались книги. Деревянные стенки каюты дребезжали и скрипели на разные голоса.

“Ого, как бросает”, — недовольно проворчал он, силясь принять нормальное положение. Час назад, когда он спустился с мостика, качало куда слабее.

Широко расставляя ноги, цепляясь за что придется, Мариненко добрался до центрального поста. Вахтенный подскочил с докладом: одна рука у козырька, другой держится за трубопровод. Привычной скороговоркой начал:

— Товарищ командир, за время вашего отсутствия…

Мариненко отмахнулся:

— Некогда, — и полез по трапу на мостик.

В колодце люка бешено крутил ветер, давил на плечи, срывал с головы ушанку. Было трудно дышать, и Мариненко, пригнув голову, давясь, хватал широко открытым ртом воздух. Дважды его окатила врывающаяся в люк вода, едва не сбивая с ног.

Из люка он вылез мокрый до нитки, теряя равновесие, обхватил тумбу перископа и надолго замер у окуляров.

Вокруг лодки тьма. Ветер неистовствовал в ночи, и казалось, что весь мир — черная пропасть. Острый форштевень лодки разбивал волны. Взлетая над нею, они с маху обрушивались на надстройку и мостик. Временами корабль повисал в воздухе, вибрируя всем корпусом, затем проваливался между валами и снова взмывал вверх.

Потянув за рукав старпома, Мариненко пытался перекричать вой и грохот.

— В чем дело? Почему уменьшили ход?

Старпом замотал головой.

— Громче… Пожалуйста…

Они зашли под козырек мостика и могли разговаривать, повысив, правда, голос, словно ссорясь.

— Шторм усилился, товарищ командир.

— Я это заметил, — сказал Мариненко и, наливаясь гневом, выкрикнул в красное, посеченное ветром лицо: — Кто позволил вам изменить ход?… Кто?! Вы понимаете, что из-за этого мы опоздаем, сорвем выполнение задачи? — И, склонившись над люком, крикнул что было сил: — В центральном! Самый полный!

Снизу, точно эхо, донеслось:

— Есть самый полный!

Лодка столкнулась с набегающей встречной волной, повалилась на борт и дрогнула, словно наткнулась на что-то твердое. Вал ударил по рубке и рассыпался дождем ледяных брызг.

Мариненко выбрался из-под козырька и подставил лицо ветру. Старпом встал рядом. Он был зол на командира, хотя в душе оправдывал его резкость. К нему снова пришли покой и уверенность, словно этот человек, выйдя на палубу, принял на свои плечи всю тяжесть бури.

Незадолго до поворота на новый курс Мариненко спустился с мостика и прошел по кораблю.

В жилых помещениях тишина и синий полумрак; свободные от вахты моряки спят. Зато в дизельном отсеке дьявольский грохот. Цокотом, свистом, дробным уханьем он обрушивается на барабанные перепонки, заставляя широко открывать рот.

В узком проходе между рычащими двигателями балансирует моторист с масленкой в руках. Со стороны его движения напоминают какой-то нелепый танец. Изредка он подает рукой знаки Илье Спи-ридоновичу, мичману, стоящему у пульта управления. Тот кивает в ответ или отрицательно трясет головой. Это их немая азбука.

Илья Спиридонович — хозяин отсека, хозяин рачительный и крутой. Матросы и уважают его и побаиваются. Когда им довольны, величают “машинным батькой”, в гневе зовут проще — Скорпионы-чем. Худое лицо мичмана посерело, под глазами синие круги. Тут, как и на мостике, приходится кричать.

— Как двигатели? — спросил Мариненко.

— Порядок. Стучат.

— Не подведут?

— Не должны.

И весь разговор. Моторист с масленкой застыл поодаль, навострил уши: вдруг командир скажет что-нибудь новое насчет задания. Но, уходя, Мариненко бросил мичману

— Отдохнуть бы вам надо.

— Надо, — кивнул Илья Спиридонович. — А когда?

И верно. На лодке молодые мотористы, за ними глаз да глаз нужен; вот и стоят с ними все вахты механик в очередь с мичманом.

“Возвратимся из похода, по пять суток отпуска отвалю им обоим. Пусть отсыпаются”, — великодушно решил Мариненко.

В этот момент он искренне верил, что так оно и будет. Забыл, что в базе работы у них невпроворот, только пошевеливайся, и не до отпуска будет им, не до сна. Да и он сам, захваченный вихрем больших и малых забот перед новым походом, вряд ли вспомнит о своем обещании.