Евгений Лукин - На палачах крови нет

Неведомо, о чем думал и Поликарпов. Думал, верно, о том, что не его это дело — судить да рядить, его дело — исполнять: враги народа очень мешают делу мирного социалистического строительства. А он расправляется с ними по законам революционной справедливости. Если не он, то другой железный боец на тайном фронте борьбы с империалистическим охвостьем выполнит долг — скомандует «пли!».

Так и командовал, особо не размышляя. Порой тяжелая ночь выдавалась. 21 декабря 1937 года, к примеру, отмечался день рождения Сталина: всю ночь грохотали в подвале выстрелы, салютуя в честь вождя, всю ночь текла кровь невинно убиенных, всю ночь подписывал Поликарпов акты о смерти — тысячи полосок с типографскими буковками и треугольными печатями. Было: одни умирали — за Сталина, другие убивали — за Сталина. Кто развяжет этот узел, кто рассудит?

Сталин рассудил: обо всем, что творилось в застенках у Ежова, будто бы и знать не знал, и ведать не ведал. Окрестил геноцид «ежовщиной». В конце 1938 года арестовали почти всех начальников областных управлений НКВД и расстреляли — за «нарушения социалистической законности». Пожалуй, один Литвин — главный палач Ленинграда — дожидаться не стал: пустил себе пулю в лоб.

Его место занял Сергей Арсентьевич Гоглидзе — «правая рука» Берии. Он уж не пощадил литвиновских выкормышей — ни Хатеневера, ни Альтмана, ни Геймана, ни Самохвалова, ни Драницына, ни Гертнер… Всех не перечислишь.

8 января 1939 года в Красном зале УНКВД — партийное собрание. Казалось, еще недавно секретарь парткома Гейман здесь выступал: ссылался на указания Партии и Правительства побыстрее покончить с врагами народа, клеймил позором Гот-Гарта и других чекистов, осмелившихся писать Сталину об Издевательствах и беззакониях, обзывал их троцкистами и требовал суровой и беспощадной расправы над ними. В президиуме тогда Литвин сидел, кивал головой: так, так…

Теперь наоборот: Гоглидзе говорил о пробравшихся в органы госбезопасности коварных врагах народа Литвине, Геймане и прочих, о пытках, которые применялись к честным, безвинным людям, о расстрелах незаконно осужденных. В зале — тишина. Оглядываются друг на друга сидящие, когда гремят слова Гоглидзе о грядущем возмездии: преступившие закон будут наказаны!

Кто же преступил закон? Кто ставил к стенке невиновных? Вот сидит в первых рядах комендант управления Поликарпов — это он, это он командовал расстрелами! Ему, стало быть, и отвечать.

Вышел из Красного зала Александр Романович — видит: тычут в него пальцами сотрудники, говорят что-то между собой. Опустив голову, прошел мимо.

Как же так? Самохвалов с Альтманом лупили заключенных скрученным электропроводом, Драницьш в лицо плевал от имени комсомола, Гертнер туфелькой давила мужские достоинства… Арестовывали, пытали, издевались… Литвин, сволочь, расстрельные протоколы подписывал, предписания давал… А теперь — отвечай, Александр Романович, за все, что они натворили. Пальцами на него указывают, а у самих под ногтями еще кровь не высохла!

А с другой стороны — это ведь он командовал расстрелами: кровь невинных и на нем есть. Потом: Матвеева и то в тюрьму засадили за то, что всего лишь тысячу человек на тот счет отправил, а у него — ой-ей-ей! — в сорок раз больше.

Тут как раз вызвали в НКВД бывшего надзирателя Федора Куликова. Он рассказал: Поликарпов — потомственный тюремщик, его отец еще при царе здесь служил. Ухмылялись сотрудники: вон-он, оказывается, откуда ниточка тянется.

Пришлось коменданту сознаваться. Прочитал его признания Гоглидзе, черкнул размашисто: «Уволить немедл!»

Страшно, тоскливо стало Поликарпову: не человек он теперь. Нет никакой возможности жить. Нет ему доверия, нет ему прощения. Без вины виноват. И никому ничего не докажешь.

Пришел на работу, разложил документы по стопкам. Проверил ключи, приделал бирочки, чтобы разобрались, от какого замка каждый. Достал чистые листы бумаги, взял фиолетовый карандаш. Написал:

«Начальнику УНКВД ЛО Комиссару гос. без. II рангу т. Гоглидзе.

За весь период моей работы в органах НКВД я честно и преданно выполнял круг своих обязанностей.

Последние два года были особо напряженные по оперативным заданиям.

Тов. Комиссар я ведь не виновен в том что мне давали предписания я их выполнял ведь мое в этом отношении дело исполнительное. И я выполнял и отвечать за это конечно было бы неправильно.

При выполнении приговоров при поступлении малейших заявлений я немедленно доносил спец-сводками не моя вина что оне попадали и не в те руки а вражеския. А я всегда эти сводки передавал Заковскому, Литвину, вроде этими сводками были недовольны, видимо комендантов эту большую полосу надо было подчинить в секретном порядке представителю ЦК ВКП(б) или кому другому ответственному лицу.