Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

Он говорил длинно и путано. Но с ней это было не важно.

Он говорил, что все время пел от души, выкладывался, а души, какая она ни будь, все равно не хватит, если одну и ту же песню гнать тридцать раз.

Он объяснял, что даже, например, знаменитые певцы какую-нибудь там арию сперва делают, отрабатывают все интонации, паузы, а потом только повторяют.

Он доказывал, что гитара, аккомпанемент — тоже важная штука, а он этого пока что почти не учитывал, играл как бог на душу положит, как хочется. Это хорошо, если есть настроение. А если нет?

Он напоминал:

— Вон в ту субботу на вечере в клубе малый играл — помнишь, высокий такой, гитара у него красная? Таланта ведь никакого. А вот гитарой многое вытягивал… Знаешь, я сейчас понял: без таланта лучше не петь, это точно, но уметь тоже надо. Надо уметь! Вот я сейчас стал гитарой серьезно заниматься — и еще подзаймусь…

Зина молчала, слушала, тихо гладила его по плечу.

Но ушла Зина, и опять закрутились сумбурные мысли. Ну, научится вытягивать гитарой. А зачем? Что он, артист, что ли? Нравилось петь — и пел. А теперь вроде кому-то обязан. Вроде уже не хозяин себе…

От таких мыслей не становилось ни легче, ни понятней.

Ладно, решил Ричард, хватит. Попробую. Уметь всегда надо. Попробую, а там поглядим.

Он попробовал, но осторожно: кое-что пел от души, а кое-что поспокойней. Вроде получилось, слушатели и разницу-то не очень заметили.

Попробовал еще раз — на дне рождения у одного прораба. И опять получилось. Но в самом конце вечера кто-то сказал:

— Здорово. Но вот я тебя с месяц назад слушал — тогда все же получше было.

Ричард пожал плечами, скромно согласился:

— Да, вроде сегодня что-то не то. Раз на раз не приходится. Я ж не артист — так, балуюсь…

Но весь остаток вечера просидел молча.

Он-то знал, что пел сегодня вовсе не плохо, хорошо пел, особенно в конце, не хуже, чем с месяц назад. Но тогда они слушали его в первый раз или во второй, а теперь небось в пятый. И если теперь он пел лучше, им казалось — так же. А если так же, им казалось — хуже. Они не сравнивали его ни с клубной самодеятельностью, ни с заигранными тенорками — с этими бы Ричард потягался! Но его сравнивали с Тишковым прошлого раза, и Ричард понимал, что в этом состязании выиграть невозможно. Ну, допустим, споет он лучше, чем тогда. Но ведь сегодняшняя удача станет завтра его врагом! Нельзя же бесконечно выдерживать эту проклятую гонку с самим собой…

На следующий день случилось нечто, вновь круто изменившее его жизнь.

Вечером он с Шуриком прошел в красный уголок при новом пятиэтажном общежитии. Зал там был приличный, на стенах репродукции, два длинных стола для шахмат и домино… Ричард уже пел тут однажды, вскоре по приезде, и народу тогда набилось — не продохнуть…

Он, как всегда, прошел тихо и сел на скамейку у стены, а Шурик с гитарой на коленях — рядом. Народу в красном уголке пока что было немного. Человек десять танцевали под транзистор, стоявший на подоконнике. Несколько ребят играли в шахматы.

Ричард, как обычно, посидел молча, глядя на танцующих, на шахматистов. А Шурик, как обычно, вынул гитару из чехла и начал тихонько пощипывать струны. Музыкального слуха у него, правда, не было, но он очень старался и уже почти выучил два сложных аккорда.

Несколько ребят и девушек, увидев гитару, уселись около и стали ждать. Шурик вопросительно глянул на Ричарда. Тот чуть заметно, одними бровями, кивнул, и Шурик передал ему гитару.

Ричард начал, как начинал всегда, вполголоса. Шахматисты за своим длинным столом стали прислушиваться, а одна пара передвинула доску поближе, к самому концу стола. Транзистор звучал негромко, он почти не мешал.

Ричард пел то по-старому, то по-новому — спокойней и расчетливей, усиливая настроение гитарой. Глядел, как обычно, безучастно, но все же стараясь примечать выражение лиц вокруг. Как будто нравилось.

Вдруг транзистор заиграл громко и с присвистом. Ричард чуть повернул голову и увидел, что на подоконнике стоит теперь не один транзистор, а два, большой и маленький, причем большой играет по-прежнему, а маленький громко и свистит.

Ричард сделал вид, что ничего не заметил, и сперва даже не усилил голоса. Но ребята вокруг слышали плохо, лица у них становились рассеянными. Тогда он запел погромче.

В том углу зала все танцевали, а он все пел, пел еще громче и представлял, как вот сейчас пронзительная до озноба фраза уколет ту девчонку в свитере и тренировочных брюках, уколет и вырвет из тупого однообразия танца.