Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

Он взял свою тетрадь и снова начал перелистывать, ища песни получше, а главное, поновей, не запетые: бог ведь тоже человек.

И вдруг у него возникло желание, от которого вновь пошла по телу тревожная и радостная дрожь. На этот раз идея была реальна, вполне практическая мысль. Мечта, на которую он раньше не решался, а теперь до нее было рукой подать.

«Сделаю, — думал Ричард, — это сделаю!..»

Назавтра после работы он надел свой обычный черный свитер и пошел в компанию. И пока шел, чувствовал дрожь в жилах, хотел ее унять и не мог. Но голова работала трезво и быстро, и он опять рассчитывал, какие песни петь и как петь.

Шурик проводил его до самого итээровского общежития и нес гитару, чтобы у Ричарда не уставали руки. Дальше он не пошел: комната в общежитии была тесновата, и компанию подбирали с особой тщательностью.

— Ни пуха, ни пера, — тонким голосом сказал Шурик и удовлетворенно кивнул, услыхав в ответ положенное:

— Иди к черту!..

Богу было лет сорок, звали его Руслан Андреевич, а знакомясь он говорил:

— Руслан.

Сидел он сильно сутулясь, старался не выделяться, пил как все, откликался на разговоры. Но глаза у него все время были печальные, будто ему чего-то жаль: ребят, сидящих вокруг, или себя, или этого вечера. Молодые инженеры говорили ему комплименты, называли по имени, и видно было, что им это лестно и неловко. И бог от этого скучнел, на вопросы отвечал вежливо, но кратко, и старался спрашивать сам, чтобы больше говорили другие.

Ричард сперва малость растерялся, но поймал момент и тоже сказал свою фразу:

— Руслан Андреевич, ваши песни, ну, прямо вся молодежь поет!

Бог неопределенно хмыкнул и кинул взгляд в сторону, словно искал, куда спрятаться.

Впрочем, Ричард быстро сообразил, что к чему, и стал держаться с ним просто, как со своим. Так же просто начал петь, пел много и, когда увидел, что бог заинтересовался песенкой хабаровских студентов, спел еще несколько студенческих. А бог, довольный, что его не трогают и не просят петь, одобрительно кивал.

В конце Ричард спел одну, только одну песню бога, спел по-своему, здорово спел. И сразу отложил гитару.

Богу все-таки пришлось поработать. Ребята-итээровцы слушали его с благоговением, то ли из-за песен, то ли из-за самого факта, что поет бог. Ричард тоже слушал. Но не мог понять, здорово это, или очень здорово, или не очень, потому что весь его мозг, целиком, заполнила вчерашняя практическая и фантастическая идея. «Сделаю, — думал он, — это сделаю!» И все придумывал фразу.

А когда бог взял последний аккорд, когда ребята стали почтительно восхищаться, Ричард, прежде чем принять гитару, сказал:

— Руслан Андреевич, у меня к вам просьба: не распишетесь на гитаре? Если не затруднит. Вот здесь.

И показал место, где еще вчера вечером соскоблил лак.

Бог вздохнул, пожал плечами, но расписался.

Потом его всей компанией провожали, у гостиницы прощались за руку. На улице бог оживился, смотрел на крыши домов, на небо, на темную степь, сквозившую в проемах между кварталами… Он благодарил, что проводили, звал в гости, если будут в Москве.

И Ричард вдруг с удивлением подумал, что ведь и в самом деле можно будет в Москве к нему зайти. Песни новые спеть, рассказать про Степной… А главное, бог теперь всегда был при нем, росписью на гитаре.

Было уже поздно, около часа. Но спать Ричарду не хотелось, хотелось говорить, и он пошел в шестое общежитие, к Зине. Туда, конечно, не пускали, но его пустили, его сторожиха знала.

— Чего среди ночи? — шепотом прикрикнула она для порядка.

— Надо, тетя Капа, — сказал он, тоже шепотом.

— Девок мне, смотри, не побуди!

Он пообещал:

— Я тихо…

Ричард на цыпочках прошел на второй этаж. Думал, придется скрестись у двери, но обошлось — заперто не было. Он пробрался к Зининой постели, легонько тронул девушку за плечо.

— Это я, Ричард, — зашептал он, чтоб она не вскрикнула, проснувшись. — Выйди-ка в коридор.

Она вышла, завернувшись в халатик. Он потащил ее к блеклой лампочке, расстегнул чехол на гитаре и проговорил хриплым ликующим полушепотом:

— Видишь — сам расписался! На моей гитаре расписался!

Больше Ричард никогда ни перед кем этим не хвастался.

Впрочем, он вообще не хвастался. Скромность всегда лучше — это он понимал четко…

Они часа полтора просидели рядом на подоконнике, и Ричард рассказывал, как было на вечеринке, что говорил бог, что пел сам Ричард, и подробно, как бог расписывался на гитаре. Рассказывал не столько Зине, сколько себе, заново прокручивал в памяти весь этот вечер. И казалось — вот-вот поймет что-то очень для себя важное, еще чуть-чуть — и поймет: где-то рядом с его словами лежит то главное, объясняющее слово.