Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

В шестом классе они просто сидели за одной партой. В седьмом после школы вместе уходили домой. Правда, девочке домой было направо, а мальчику налево. Но очень скоро выяснилось, что если сперва пойти направо, а потом налево, то получается не хуже, а, наоборот, гораздо лучше. Мальчик шел направо, потом налево, просто шагал с нею рядом, и каждый нес свой портфель, но мальчику было знобко и жарко, и ветер, и осенний, и зимний, радовал ему лицо. А как было девочке — этого он не знал, а думать об этом боялся.

В восьмом классе они по-прежнему вместе уходили из школы — только теперь держась за руки. А ребятам говорили, что у них пионерская дружба, и при этом громко смеялись.

Мальчик был некрасивый, веснушчатый, ярко-рыжий, а нос его загибался кверху, как крючок на вешалке. Мальчик пытался принимать к носу какие-то меры и дома, когда никого не было, перед зеркалом отгибал его книзу и долго держал в таком положении. Получалось вполне прилично. Но потом, к сожалению, нос возвращался в прежнее состояние. Как-то мальчик раздобыл широкую тугую резинку и целую неделю на ночь притягивал кончик носа к подбородку. Но и это ощутимых результатов не дало, а резинка однажды соскочила и очень больно шлепнула мальчика по губе.

В зимние каникулы он вдруг начал писать стихи. За два дня он сочинил четыре стихотворения — все о природе. Он переписал их в двух экземплярах и показал одному очень умному десятикласснику.

Десятиклассник здорово разбирался в литературе. Он сказал, что стихи слабые, главное, не самостоятельные, потому что в темах чувствуется влияние Есенина, в мыслях — Блока, в рифмах — Маяковского, а в образах — Мандельштама. Придя домой, он один экземпляр стихов разорвал и сжег, а второй на всякий случай запрятал подальше.

В девятом классе девочка позвала его к себе на день рождения. Он долго думал, что бы ей подарить, а потом сделал такую красивую книжную полку, что девочка от радости его поцеловала. Больше они ни разу не целовались.

А в конце осени девочка вдруг заболела. Болезнь была тяжелая — одна из форм полиомиелита. И последствия оказались тяжелыми — девочка выздоровела, но потеряла лицо. Осталась неподвижная, скошенная набок маска — стойкая, на месяцы и годы судорога свела мышцы лица. Девочка потеряла все свои улыбки и все свои гримасы, среди которых были очень симпатичные. И хоть ей было очень страшно, очень горько, она потеряла даже выражение страха и выражение горя.

Девочку перевезли в другую больницу и там держали долго. Но она и сама не стремилась на волю — жутко было вернуться домой и в школу без лица. Ее лечили — кололи, делали массаж, заставляли шевелить губами, морщить лоб. Но мышцы не слушались, девочка плакала от отчаянья, а на лице это никак не отражалось, только слезы катились по неподвижным щекам.

Мальчик приходил в больницу, посылал ей передачу, робко выспрашивал в справочном дежурную сестру. Потом стоял под окном и махал девочке рукой — внутрь его не пускали из-за очередной эпидемии гриппа.

Как-то сестра сказала ему, что сейчас для девочки главное — гимнастика лица и хорошо бы ей, например, побольше смеяться. Но тут же сестра со вздохом заметила, что, правда, какой уж тут смех, когда вся физиономия набекрень.

Но мальчик эти слова запомнил. Он стал девочку смешить.

Он каждый день после школы приходил под больничные окна и рассказывал ей разные смешные истории. Но слова едва доносились в палату сквозь приоткрытую форточку, и мальчик стал изображать эти истории в лицах, с помощью мимики.

Он не был особенно остроумным, в драмкружке никогда не занимался, и сперва все это у него получалось так себе. Но он очень старался, репетировал дома перед зеркалом, на уроках, уставясь в стену, придумывал разные ужимки и прыжки и постепенно навострился — пожалуй, у него проявился даже некоторый талант.

Когда подморозило и началась гололедица, он показывал, как их общие знакомые движутся в школу, скользил, кривлялся, взмахивал руками, падал на спину, судорожно взбрыкивая ногами… Один раз, падая, он больно ушиб колено, и гримаса боли получилась у него такой убедительной, что он взял ее в свой постоянный репертуар. Он падал на снег и, схватившись за колено, крутился волчком. А девочка смеялась.

Потом пошла настоящая зима, с настоящими морозами, с метелями. Девочка знаками спрашивала, не замерз ли он там, внизу. А он отвечал, что замерз, ужас как замерз, просто дрожит от холода, и трясся так, что шапка падала с головы, а перчатки летели в сторону. Шапку он ронял слишком часто и в конце концов простудился. Но он и простуду использовал для дела: принес вместо носового платка целое полотенце и сморкался в него минут пять подряд, да так пушечно, что вороны поднимались с веток. А девочка смеялась.