Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

Что ж, так и должно было случиться. Опыт ставился не затем, чтобы найти верный путь, а затем, чтобы отсечь ложный, — на это Сергей и настраивался каждый раз. За шесть лет работы в отделении он отучил себя надеяться на скорый успех — чем меньше надеешься, тем легче разочаровываться потом. В этой области медицины лучше рассчитывать на неудачу, иначе долго не вытянешь. До Сергея в отделении работал оптимист — его хватило на восемь месяцев…

В перерыве, в столовой пожилая санитарка сказала ему:

— Что это вы, Сергей Станиславович, Ниночке все шоколадки носите? Она же не любит сладкое. Грушу бы принесли, апельсинку.

— Серьезно? — переспросил он и огорченно покачал головой. Он почему-то думал, что все дети любят шоколад.

После обеда он снова зашел в ординаторскую. Он решил поехать в Челябинск как можно скорей, но еще прежде, чем решил, автоматически прикинул в уме, сколько это возьмет времени. Вышло — дней пять. Он перелистал настольный календарь и понял, что как там ни крутись, а раньше, чем к концу месяца, не выбраться. Семнадцатого кончается эксперимент. Девятнадцатого конференция — четыре дня, восемь докладов, все новое за год. Двадцать шестого Лимчин проводит редчайшую операцию, и если он пропустит ее — значит, просто не врач…

Он позвонил заведующему отделом и предупредил, что двадцать восьмого возьмет отпуск за свой счет на шесть дней по семейным обстоятельствам.

Уже перед пятью он заглянул в женскую палату, пожурил девочку, лежащую у окна, за скрытность и пообещал завтра принести ей апельсин. Но на другой день закрутился, машинально купил в киоске на углу шоколадный батончик и, лишь войдя в палату, вспомнил вчерашний разговор.

— Склероз, — сказал он девочке и постучал себя по лбу. — Ради бога, прости.

— Ну, что вы, дядя Сережа, — великодушно возмутилась она, — вам такое спасибо! Я же шоколад больше всего на свете люблю.

Он погладил ее по голове, она зажмурилась и вдруг еле заметно потерлась щекой о его руку. Мать девочки жила далеко, у нее было еще трое, и приезжать удавалось не часто…

В ординаторской, когда он снимал халат и шапочку, сестра мягко спросила:

— Ниночку в бокс не пора?

Он ответил, что пока не надо, помрачнел и отчетливо почувствовал, что с каждым днем все трудней отталкивать от себя беспомощную, горькую мысль о том, что срок подходит к концу, что остаток жизни этой девчушки надо считать уже не на месяцы, а на недели. Ничего не попишешь, болезнь Вольфа поблажек не дает. Двадцать восемь дней при нормальном течении, плюс четырнадцатимесячная оттяжка, которую с таким трудом за полстолетия вырвали у нее врачи…

Он заметил, что потемнело, и посмотрел в окно. Косо летел снег, густой и резкий. Ту-114 с рекламного плаката пробивался сквозь него с трудом. Снег словно смывал большие красные буквы, и гордый призыв «Самолеты экономят время — летайте самолетами!» выглядел довольно жалко.

В Челябинск, чтобы не связываться с погодой, он поехал поездом. Перед отъездом зашел в библиотеку, минут десять стоял в очереди и, хотя торопиться, в общем, было некуда, по привычке нетерпеливо постукивал по стойке ребром служебного удостоверения.

На художественную литературу у него было мало времени, он просто не мог позволить себе читать что попало и брал книги по списку, составленному два года назад знакомым гуманитарником, очень серьезным парнем, хорошо разбирающимся в искусстве. Список делился на две графы. В одной были классики, начиная с Гомера и кончая Томасом Манном, в другой — современные писатели, о которых культурному человеку неудобно не иметь представления.

На этот раз он попросил Шекспира — из классиков и Аксенова, проходившего по графе «неудобно не иметь представления». Библиотекарша порекомендовала еще одну нашумевшую новинку. Но ее в списке не было, а отвлекаться на необязательное он не хотел.

В вагоне было свежо и цивилизованно. После скромных институтских лабораторий обилие никеля и пластиков вызывало даже некоторую зависть. Он повесил пальто на блестящую трехрогую вешалку. Выпил чаю, принесенного проводником. Пустые стаканы в подстаканниках и синенькие обертки от сахара сразу придали купе обжитой вид. Он почувствовал себя на отдыхе, достал из чемодана «Трагедии» Шекспира и, посмотрев по предисловию, какое из произведений считается наиболее выдающимся, начал с «Гамлета, принца датского».

Добродушная пожилая женщина, сидевшая напротив, сказала: