Владимир Шнайдер - Ненастье

В одном Слёзушкин твёрдо убеждён: каждый должен заниматься своим делом. Вот тогда, верил он, во всём будет полный порядок и достаток. Эта тема у него была любимой, и при каждом удобном случае он старался заговорить об этом. Придет к нему на приём, к примеру, господин учитель с острой болью в животе, он его положит, пропальпирует, простукает молоточком, веко оттянет, язык посмотрит, послушает стетоскопом с груди и со спины.

— Мда, — скажет задумчиво.

Подумает малость и идёт мыть руки. И спросит:

— Скажите, господин учитель, а вы гвозди ковать можете?

Учитель на миг забывает о боли и недоумённо таращит на него глаза.

— Нет. Да и для чего мне это?

Слёзушкин многозначительно кивает головой и продолжает:

— Хм. А рожь сеять знаете как? Какую, когда, где?

Учитель вконец растерян.

— Не, ну-у…

— Хм. А пароходом управлять можете?

Теперь на лице учителя недоумение, испуг, и он начинает прокрадываться к двери.

— Всё верно! — обрадованно восклицает Слёзушкин.

Вытерев руки и повесив полотенце на колку, он берёт учителя за локоть.

— Всё верно! Вам и не надо это знать и уметь! Вы учитель! Ваше дело обучать детей грамоте, различным наукам и прочим премудростям. А гвозди пусть куёт кузнец, рожь пусть сеет крестьянин. Вот тогда-то, уважаемый, у нас и будет порядок и достаток!

Но лекарство всё-таки учителю выпишет и пару советов даст, и больной уходит успокоенный и почти здоровый. Пугались таких его разговоров только вначале, как он стал работать в лечебнице, а потом привыкли и даже охотно поддерживали.

Вся улица около здания городской Думы забита подводами и красноармейцами. Одни, сбившись кучками, курят, благо, дождь прекратился, вторые охраняют пленных, третьи стаскивают с подвод в здание какие-то тюки, мешки, ящики. Из здания тоже что-то выносят и укладывают на подводы. Один красноармеец, пробравшись на крышу, закрепляет красный флаг.

Народ возбуждён. То тут, то там лязгают затворы.

— Харченко! — гаркнул выскочивший на крыльцо в кожаной куртке, портупеях, видимо командир, при сабле на одном боку и нагане на другом, с красным бантом на папахе. — Харченко!.. Да штоб тебя… Кто видел, где Харченко?

— Знамо где, — улыбаясь, ответил с подводы молодой боец, — по барышням побёг.

Рядом стоящие гоготнули.

— Тогда ты, — ткнул в его сторону пальцем командир, — Перегаров, быстренько собери сведения о раненых, убитых и ко мне! — И, круто развернувшись, скрылся в здании.

Боец некоторое время продолжал лежать на подводе не шелохнувшись. Словно не ему было дано задание. Потом нехотя поднялся, стряхнул солому с одежды, полез в карман за кисетом.

— Што, Ваньша, — подтрунил кто-то, — напоролся на задание?

Перегаров скривил губы в ухмылке.

— Щас, разбежался… я боец, а не посыльный.

— Приказ командира, Ванюша, надо исполнять! Мужик-то он у нас, сам знаешь, горячий, в сердцах-то может и в расход пустить.

Перегаров, пыхнув самокруткой и не удостоив говорившего даже взглядом, направился вдоль улицы. Конкретной цели, куда идти у него не было. Пошёл, чтобы показать товарищам, что он независимый и ничьим приказам подчиняться не собирается, как некоторые. Кинься враз исполнять приказ одного, считал он, так завтра тобой начнут понукать все, кому не лень. А он, Ваня Перегаров, не для того пошёл в Красную Армию, чтобы быть на побегушках.

В боях он старался быть позади всех и там, где пуль поменьше свистит. Ради чего лоб-то подставлять? Ради «власть советам»? Хе-хе! Это сказки для глупых. Ему наплевать, какая будет власть, лишь бы она его не трогала и ему при ней жилось вольготно. И подался он под красный флаг с выгодой: победят красные — он будет бить себя в грудь — я, мол, за эту власть кровь лил, по лесам да болотам вшей кормил, а потому жизнь требую с полным достатком! А не победят, так он с тем добром, что помышляет награбить за войну, мотнет куда-нибудь подальше, откроет лавчонку или магазинишко, или мельницу купит, да и будет поживать в своё удовольствие.

А то, что добра за войну можно нахапать, так это он в первом бою понял. Разбили они отряд белых, и только с одного убитого Перегаров снял серебряное кольцо с цепочкой и крестиком, новые сапоги и пять рублей в кармане нашарил. А в деревне у попа: спёр большой серебряный крест, которым, видимо, батюшка паству крестит. Веса крест — фунта три, не меньше. А деньги, которые достаются, старается быстрее перевести в золото или серебро. Оно как-то надёжней. Оно при любой власти в цене. Вот только плохо, что таскать это всё приходится с собой, потому как сохранять не придумал ещё где. Домой бы отнести, да опасно, батька махом всё пропьёт.