Владимир Шнайдер - Ненастье

Стеша осторожно, косясь на окна, тоже покинула своё убежище.

— Семён Поликарпыч, — взмолилась она, — побегу я домой, ага!? Детишки там у меня одни, кабы оглоеды окаянные не выскочили под стрельбу.

— Да, да, конечно, — отрешённо пробормотал Слёзушкин. — Ступай… Приёма сегодня, я думаю, не будет.

Получив разрешение, Стеша в мгновение ока собралась и убежала. Слёзушкин, в задумчивости потеребливая пуговицу сюртука и опасливо поглядывая на дверь, несколько раз прошёлся по кабинету от стены к стене. Кое-какие половицы возмущённо скрипнули. Взгляд Слёзушкина наткнулся на галоши. Вид у них был странный: один помытый, второй в грязи. Помыв галошу и убрав в угол оставленную Стешей посередине кабинета лохань, он прошёл к печи. Дрова уже прогорели. Распростёртые над плитой ладони ловили тепло, но оно почему-то не радовало.

Пройдя к столу, он сел и принялся листать журнал. Но вскоре понял, что сосредоточиться на работе не получится, и отложил его в сторону.

«Может, переехать в деревню? — подумал он. — Или нет, лучше в село, в нём пациентов будет побольше. Там-то спокойней, чем здесь. И, наверное, посытнее, цены пониже… Выбрать село, где нет доктора, купить избушку небольшую, в две комнаты, чтоб легче протапливать, и практиковать… Там-то, думаю, сейчас выгодней, чем здесь, в городе… оно, конечно, деньгами там мало кто будет платить, большей частью будут с хозяйства отдавать. Но это даже и лучше: всегда при свежих харчах… А здесь ни денег, и на стол скоро один самовар будешь ставить…»

Размышления Слёзушкина прервала вновь начавшаяся пальба, он, как в первый раз, снова юркнул в угол.

Где-то громыхнул взрыв.

Пожалел Слёзушкин, сильно пожалел, что не додумался вместе со Стешей убежать домой. Теперь вот сиди и жди, чем всё это обернётся.

В этот раз стрельба велась долго и вперемежку с взрывами. Бухало так, что стёкла в окнах позвякивали. Когда бой подходил близко к лечебнице, Слёзушкин закрывал глаза и затыкал пальцами уши. По-детски, конечно, но что поделать, получалось это непроизвольно. Один раз он даже почувствовал спиной, как в стену впилась пуля. У него аж дыхание перехватило. Сердце от испуга забилось так, как будто хотело вырваться и убежать куда-нибудь подальше, скрыться от этого кошмара.

«Нет, — подумал Слёзушкин, покидая угол через четверть часа, после звуков боя, и опасливо выглядывая в окно. — Это не жизнь, а истинное светопреставление! Эдак вот ни за что ни про что жизни лишат и не заметят».

Дождь закончился. Небо просветлело. По улице, от управы к окраине, проскакали несколько верховых. Из переулка вывернула и загромыхала в сторону управы подвода, груженная мешками и узлами. Вокруг нее, переговариваясь, шли вооружённые мужики. Через некоторое время из этого же переулка под конвоем, со связанными за спинами руками вывели троих солдат и тоже провели в сторону управы. Молча. У Слёзушкина, как будто это его провели, в предчувствии чего-то нехорошего неприятно засосало под ложечкой.

«Убьют, — подумал он, глядя вслед конвою. — Как пить дать убьют!.. Это сколько же народу гробится зазря? Сколько неповинных душ загублено. И сколько загубится ещё по всей-то матушке России. Охо-хо-хо!.. Скоро землю пахать станет некому, а они всё друг друга бухают почём зря. За что? Поди спроси, а они и сами не ведают».

Не понимал Слёзушкин событий последнего года. К чему и ради чего вся эта бойня. Кто, с кем и за что воюет? Он размышлял так: «Ну, не нравится вам этот царь, давайте уберём, посадим на престол другого. Не хотите царя вообще? Пусть правит Россией Дума. Всё можно решить тихо и мирно. Зачем за ружья-то хвататься. Для чего крушить, ломать то, что сам делал? Чтобы потом сызнова самому и делать? И почему кучка людей решает, кому империей, народом править. Царь-то понятно, Божий помазанник. Но раз его свергли вероломно, якобы для блага народа, то пусть он, народ, сам и решает, кому власть над собой отдать. Вот это будет по-божески. А так это что, бесятся, словно в пьяном угаре — кто во что горазд. Потом проспятся и за головы схватятся: ой-ой, мол, что натворили. Вновь за вилы да за колы — чтоб назад вернуть. Так уж устроен русский мужик — сначала натворит, а потом думает.

Вот с германцем воюем, понятно — чужой народ, землицы нашей захотел себе оттяпать. С японцем — тоже. Но когда русский с русским, на своей земле, не просто кулаками машут — удаль показать, а с ружьями да пушками — непонятно. А ради чего?» Сам он, Слёзушкин, не понимал. А спросить кого-нибудь — боится. Политика, дело опасное.