Кристофер Бакли - Собиратель реликвий

– Чем ты собираешься писать?

– Как это – чем? – Дюреру вопрос явно казался дурацким. – Кровью, разумеется.

– Человеческой?

Дюрер задумался:

– М-да, с этим материалом я никогда прежде не работал. Нужно будет ее развести, чтобы создать эффект старения. Возможно, понадобится ржавчина. Окись… Растертые в порошок железные опилки… – забормотал он себе под нос.

– Жаль, что не кровью Бернгардта.

– В свежей человечьей крови недостатка нет – головы-то рубят чуть ли не каждый день. Наймем какого-нибудь огольца, пусть посидит с ведром под эшафотом. Но действовать придется оперативно, иначе кровь свернется. Ключевым элементом будет холст.

– Да, я так и думал.

– Ты же понимаешь, – сурово изрек Дюрер, – что это будет не простая плащаница?

– Да, Нарс. Ты уже говорил. Это будет шедевр.

– Я не об этом. Нужно придумать легенду о том, откуда она взялась и как она оказалась у тебя.

– Это называется «провенанс».

– Спасибо, Дисмас, я в курсе.

– Шамберийская плащаница, на которой помешался Альбрехт, впервые упоминается в пятидесятые годы четырнадцатого века. Значит, наша теоретически должна появиться раньше. А ты умеешь подделывать документы?

– Ну ты спросил, – обиженно протянул Дюрер.

– Тоже мне, невинное созданье! Значит, я придумываю легенду, а ты стряпаешь соответствующую документацию.

– Похоже, мне придется все делать самому.

Дисмас ошалел от такой наглости:

– Сначала невинная крошка, теперь – мученик? Кто из нас двоих рискует больше? Давай так: я рисую плащаницу и сопроводительные бумажки, а ты едешь в Майнц и кладешь башку на плаху.

Дюрер фыркнул:

– Если уж Альбрехт готов выставлять напоказ лодку святого Петра, то к первоклассно исполненной плащанице у него навряд ли будут вопросы. Поэтому ты ничем не рискуешь, а вот мне предстоит огромный труд.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Семьдесят на тридцать.

– Тогда отбой. Я намерен продать душу дьяволу за достойную цену.

– Хорошо, – трагически простонал Нарс. – Ладно. Договорились. Мы все равно выкатим такой ценник, что Альбрехту придется взять еще одну ссуду у Фуггера. Предлагаю за это выпить. – Он наполнил кружки. – Говори тост.

– В первую очередь неплохо бы выпить за то, чтобы Господь простил нас, грешных.

– Честно говоря, это довольно упаднический тост.

– А как, по-твоему, Господь отнесется к нашей затее? Мы замышляем святотатство и жульничество.

– Пути Господни неисповедимы. А вдруг это часть Его замысла?

Дисмас вытаращил глаза:

– Надуть архиепископа, всучив ему фальшивый саван Христа? Часть замысла Господнего?

– А что такого? Альбрехт и сам дерьмо, и архиепископ из него дерьмовый. Одна только эта лодка его чего сто́ит! По-моему, вполне очевидно, что мы совершаем богоугодное дело.

– Ага, у меня вот-вот крылья прорежутся. Не пори ерунды, Нарс. Мы делаем это из самых низменных побуждений. Ради денег.

– Ну и что? Если тебя так мучает совесть, раздай свою половину нищим. Я свои денежки придержу. Кто сказал, что богоугодные дела делаются задаром?

Дисмас поднял кружку:

– За милость Божью, да пребудет она безграничной.

Выпили.

– Только без автопортретов, – предупредил Дисмас.

Дюрер закатил глаза.

– Нет-нет-нет, – сказал Дисмас, – не надо корчить рожи. Если на плащанице где-то окажется твое изображение, я не стану втюхивать ее архиепископу Майнцскому.

– За кого ты меня принимаешь?

– За талант первого порядка. И за нарциссиста на порядок выше.

– Выше первого порядка не бывает. Ты ничего не смыслишь в математике. Но ладно, договорились. Как будет благоугодно поставщику святынь при дворах Майнца и Виттенберга.

– По рукам. А теперь давай надеремся. В следующий раз случай представится не скоро.

Дражайший и всененагляднейший Дядюшка! С превеликим души трепетанием обращаю я к Вашему Всеблаготворству эти строки, дабы допревнести до высочайшего внемления весть о приобретении поистине причюдестном и всевосхитительном…

Дисмас бросил перо и выругался. Писатель из него был никакой, это правда. Вдобавок он чувствовал себя последней скотиной, адресуя это надувательство дядюшке Фридриху. Несколько раз он порывался изодрать лист в клочья, но напоминал себе, что если Дюрер прав, то Фридрих никогда не получит этого послания.

Он снова взялся за перо и продолжал:

Вы многажды соизъявляли хотение всемерное залучить какую-нибудь Истинную Плащаницу Спасителя Нашего. Я многажды обтружался утруждался поисканиями указанной вышеозначенной пресвятой святыни согласно всеублажению пожеланий Вашего Светлейшества оным образом изъявленных. И впрямь из самочестнейших устремлений декларировал противление свое …