Ноэми Норд: Боги должны уйти

Когда мать, одурманенная едким дымом, засыпала, я любила втайне от нее залезть в секретный сундук. За это здорово попадало. Но сдержать любопытство не могла.

Свое приданое принцесса Глаза-в-Полнеба хранила в полированном черном базальтовом сундучке, в который категорически запретила заглядывать. Но после хорошей затяжки она не могла уследить за крохотным затейливым ключиком, который хранила на шее. Его следовало осторожно снять с цепочки и протолкнуть в потайное отверстие с боку сундучка, слегка нажимая влево. Крышка при этом щелкала, как орешек на зубах, и позволяла заглянуть внутрь.

Глаза разбегались: чего там только напрасно не гноилось!

Из россыпи сокровищ пальцы выуживали нефритовые украшения для кос и звенящие хризолитовые браслеты в виде острозубых змей, там же валялись никому не нужные платиновые катушки для ушей, печатки из кошачьего глаза, изумрудные серьги и горящие рубиновым огнем заколки для волос. Пока мать похрапывала, я копалась в сундучке, примеряя то изысканные серьги в виде невиданных золотых птиц, то браслеты из танцующих змей, то удивительные подвески из лазурита.

На дне сундучка в тонкой навощенной ткани пылилось зеркало в виде перламутровой чешуи размером с голову человека. Этим зеркалом, поймав луч света, можно было просверлить дыру в груди человека. Однажды я направила луч на гранит, которым выложили основание очага, и камень, задымившись, треснул пополам. Угли из очага вывалились на пол. Едва не начался пожар. Отец подумал, что плита разрушилась от огня. И я еще несколько раз доставала зеркало, чтобы смертельным лучом проделать дырки в камнях для игрушек.

Самым чудесным сокровищем был хрустальный череп. Вблизи огня он сам по себе начинал светиться, разогреваться, изнутри доносился шепот, при этом пустые глазницы вспыхивали синим пламенем, а вокруг прозрачного лба возникало туманное сияние, такое чудесное, что насквозь просвечивало пальцы до самой мелкой косточки внутри.

Однажды, пытаясь подслушать шепот черепа, я прикоснулась лбом к хрустальному надбровью. Внутри что-то щелкнуло, и синяя вспышка на миг ослепила глаза.

Вот какие бесценные сокровища прятала мать.

Самым непонятным предметом были сложенные стопкой куски кожи с протравленными знаками. Пластинки были скреплены боками друг с другом. Их можно было вытянуть в длинную ленту или аккуратно свернуть в колоду.

Округлые квадраты спиралей манили, словно с них были скопированы узоры подушечек пальцев. Стоило прикоснуться к надписям, как зеркальный двойник с обратной стороны знаков согревал их, и сердце пускалось в путь, вспоминая неведомые тропы.

Кожа была необыкновенно теплая, словно согрета руками, а знаки подробно, до малейшей черточки, повторяли узоры со стен разрушенного храма к западу от Солнечно долины.

К развалинам подходить запрещалось под страхом смерти. Но Жабий жрец без особого страха день и ночь скакал там, среди лягушек, моля о дожде. Поэтому развалин дети не боялись и часто собирали улиток под камнями.

Я выучила все знаки, выдолбленные на камнях. Но что они значили, никто не знал. Видимо, в них скрывалась какая-то великая тайна, если они хранились с приданным принцессы.

Однажды мать меня застала у раскрытого сундука. Ее сон прервался раньше времени, и меня оглушил разъяренный рык:

— Проклятая! Как ты посмела!

Она с размаха ударила по щеке. Нефритовое украшение слетело со лба и рассыпалось зелеными слезами на полу. Я бросилась собирать бусинки, нанизывая их на порванную паутинку. Мама так дико закричала, что я поняла: пришла моя смерть. Я шептала: «Прости-прости-прости», руки дрожали, на них капала кровь из разбитого носа.

Мать всплеснула руками: «Ты неправильно собираешь», и тоже упала на колени, выискивая недостающие бусинки.

В это время негодница Маленькая Лилия под шумок сперла из приоткрытого сундучка хрустальный череп и со смехом бросилась на улицу.

— О, дети, горе мое! — жалобно заскулила мать, хватаясь за скалку и пускаясь вдогонку за озорницей.

Я тем временем собрала последние бусины, ссыпала их в сундучок, но не погнушалась похитить и припрятать кожаные пластинки у себя за пояском.

Деревню огласили вопли сестры. Мать догнала ее, отобрала хрустальный череп и пыталась вправить мозги, нещадно лупя скалкой по мягкому месту. Время спасать крошку! Я хорошо помнила жесткость материнской руки, в парах дурмана не обремененную жалостью к ближним, и вовремя выхватила пичужку из лап разъяренного оцелота.