Текелински - Висталь. Том 2

Пройдя по невысокому хребту, что отделяет бруствером море от живописной долины, Висталь спустился к такой лачуге, возле которой стояла старая лодка, с обросшим и высохшим за время отлива планктоном и ракушками, дном. Навстречу ему вышел, на удивление молодой человек. Ведь именно к зрелому возрасту, как правило, человек ищет уединения. Молодость же, стремиться к противоположному, – к шуму и коллизиям, к приключениям разного плана и характера. Здравствуйте, уважаемый. Опередив Висталя в приветствии, проговорил отшельник. Что завело вас в это богом забытое место? У вас вид, будто вам не пришлось прошагать как минимум два десятка миль? Вы прилетели сюда на чём-то, или приехали на вездеходе? Скорее телепортировался, с улыбкой ответил Висталь. Проходите в дом. Сегодня, особенно яркое солнце, оно способно спалить не только ваше светлое лицо, но и прожечь вашу белую рубаху.

Неожиданный контраст, которым удивительным образом окатило Висталя, перешагнувшего порог этой лачуги, несколько насторожил его. Внутри всё было в стиле модерн, мебель, столовые предметы и прочее. Молодой человек жил с комфортом. Присядьте, я налью чаю. Висталь плюхнулся в шикарное удобное кресло. Как, а главное, чем вы живёте здесь совсем один? Полагаю, этот вопрос вы должны были предвидеть, ведь его, скорее всего, задаёт всякий, кто волей случая попадает сюда. Да, вы правы. Я стал отшельником по своей воле, и уже давно живу здесь, и привык ко всему, в особенности к одиночеству. Мучающее меня в первые годы, оно стало приносить наслаждение, впитавшись мне в кровь, и охлаждала её, когда она становилась слишком горяча, и грела её, когда холод проникал в жилы. Я словно переродился, и мой разум открыл в себе самом новые неведанные дали и перспективы. А главное, в моей душе вырос тот цветок, которым я мог удовлетворяться каждый день, и он не надоедал мне, и не утомлял меня.

Так что же вас занесло на этот пустынный берег? Если вы вынуждены были прятаться от кого-то, то лучше всего спрятаться в многолюдном мегаполисе? На самом деле я ни от кого не прятался. Я долгое время занимался психологией и философией. Я старался понять и осмыслить поведение своих соплеменников. И, так или иначе, мне это удавалось, по крайней мере, мне так казалось. Но в какой-то момент я вдруг понял, что проникать в чужие психологические лабиринты, не так продуктивно, как проникать в собственные. Мы все разные, но сделаны из одного теста. Такова парадоксальная аксиома нашего существа, и нашего сознания. Но вот ещё один парадокс, в собственные глубины мне мешало проникать именно окружение. То, на чём я строил своё ремесло, стало сильно угнетать меня. И я решил всё бросить и уехать в пустыню. Так поступает всякий утомившийся обществом человек. Но также утомляешься и одиночеством. Хотя, это я понял и осознал, только проведя здесь два с половиной года. Утомлённый одиночеством, на самом деле ничем не отличается от утомлённого обществом, с той лишь разницей, что утомлённый одиночеством не в силах убежать от себя, и вынужден искать общества, чтобы утолить нарастающую боль в сердце. Смена декораций, смена окружения, с какого угла бы ни смотреть, всегда требует своего свершения. И тот оптический угол зрения, к которому привыкает твой разум и твоё сердце, в какой-то момент требует разворота. И свершив такой разворот, замасленный взор вдруг очищается, ты, будто просыпаешься, и та бодрость, что следует за этим, опьяняет тебя, и чувство какого-то невероятного счастья на мгновение окатывает всё твоё существо, и ты бежишь прочь от привычного образа жизни, – туда, где боль и наслаждение смешиваются, словно кровь с молоком, давая самое мощное ощущение жизни!

Кто-то бежит от врагов или фемиды. Я знал такого человека. Он состоял в одной из Питерских преступных группировок, и в начале двухтысячных интуитивно почувствовав скорую собственную гибель, бежал, бросив в один день всё. Только так человек может выжить, только бросив всё в один день, уехав туда, куда глаза глядят, и, пропав на просторах земли, не оставив следов.

Каждый день они воевали, не понятно за что. Ради самой войны, ради получения благосклонности Минервы. Они были одержимы, и отчаянно защищали свою честь и достоинство, не понимая, что всё это мишура, не стоящая и выеденного яйца. Но будучи во власти этой одержимости, на волне определённого мировоззрения и соответствующих паритетов, и приоритетов, они не допускали и тени сомнения в этом своём ремесле. И сам политес их деятельности, заставлял делать вещи и совершать поступки, глубоко не приемлемые их же сердцам. Но как говориться: «Назвался грибом, полезай в кузовок…» Нет, он не пытался оправдать, или зачеркнуть для себя своё прошлое, не пытался всё это отнести к ошибочному. Он так думал тогда, и это была его правда. Его бурлящая кровь, его самолюбие и гордость, не могли тогда привести ни к чему иному. Каждому возрасту, как говорится, своё. И он часто испытывал, может быть не счастье, но удовлетворение своей деятельностью, особенно когда удавалось свести все концы, и выстроить свою действительность на лад собственного представления. И пусть он тогда не понимал, как можно вообще жить мирно, и его пугало умиротворение, пугала скука, как тень пустоты и забвения, но часто просыпаясь утром, он испытывал приступ ощущения глупости всего, что он делал, и к чему стремился. Именно глупости и стыда, что ему не хватает мудрости выбросить всё это на помойку, и сделать главный шаг в своей жизни.