Текелински - Действительность. Том 3

Положа руку на сердце, без всякого кокетства я заявляю, что не имею никаких претензий на достоверность собственных суждений. Ибо я вижу свою задачу, свою настоящую цель не в поиске и определении аподиктических истин мироздания, не в утверждении достоверности, как единственной ценности для разума, осваивающего наделы в рамках собственных границ, но в самом полёте умопостижения, в способности моей фантазии к глубочайшим проникновениям и к тончайшим прозрениям, дающим гораздо больше моей жаждущей душе, чем самые монолитные достоверно доказанные истины. Моя фантазия, под крыльями которой распласталась бескрайними долинами и прозрачными океанами природа, с её безднами и запредельными просторами, с её глубинами и высями, скрывающими тайны в своём чреве, – парит, словно белокрылая птица, такая свободная и такая сверхчувственная! Здесь моё вдохновение обретает свою самую высшую точку бытия – апофеоз жизненности!

Но порой эта птица падает на землю, и, превратившись в жука, начинает прорывать норы в чреве мира. Она ищет здесь нечто ценное. – Ценное только для себя. И найдя это нечто ценное, словно тот скарабей, что всегда катит перед собой свою ценность, и всегда оберегает и борется за неё, и она не обращает никакого внимания на оценку своего добра сторонними оценщиками всего ценного, ведь в отличие от скарабея всегда знает, что то, что является ценным для одного, не всегда является ценным для другого, и даже как правило не является таковым.

На самом деле по-настоящему мой разум стремиться только к одному, – к догадке. И если из десятка моих догадок, хотя бы одна впоследствии обретёт в умах созерцателей и строителей истин, аподиктическую или ассерторическую достоверность, или обнаружит её в прошлом, – я не стану с этим спорить. Ибо в таком случае, мои догадки так же приобретают некую полезность и для других. Хотя по большому счёту, в этом нет никакой необходимости. Ведь если вдуматься глубоко, почему собственно мы считаем ценностью лишь то, что доказано, что нашло своё подтверждение в догматических постулатах серьёзных железобетонных умозаключений? Почему нам нужна непременно истина? Почему мы ценим меньше сам факт прозрения, догадки, сам факт полёта собственного вдохновения? Почему мы ставим на второе место тонкие, не затвердевшие в наших головах, живые субстанции умозрения, сверхлёгкие бабочки-однодневки? Почему мы ставим на первое место превратившиеся в мёртвые статуи и выставленные в гробницах истории, фолианты? Почему мы так хотим непременно определённости, твёрдости и незыблемости истины? – Мы тянемся к вечности? Но почему мы так желаем вечности? Разве она не противоречит нашей жизненности, такой неопределённой и бесконечно сменяющейся, такой гибкой и уязвимой, такой мимолётной, – но единственно существующей в своей гармонии, и единственно имеющей ценность для нашей личности. Ценность скоротечного мига жизни, – что может быть ещё важнее для нашего тела и нашего духа? Ведь на самом деле именно к этой ценности всегда должна стремиться наша душа.

Поиски же аподиктических истин, и всякой достоверности, сродни накапливанию богатства купцом, заполнением им своих амбаров, и по большому счёту зиждется лишь на страхе. Страх – многолик. И один из его ликов, есть страх перед неопределённостью, перед зыбкостью почвы под ногами, страх перед непредсказуемым будущим, страх перед забвением, наконец, страх перед смертью как чего-то окончательного в вечности, которого на самом деле не существует, так как не может существовать по самому существу жизни. Ибо в этом мире может существовать только уход с непременным возвращением. Ведь существуй здесь полное забвение, и мы со всем нашим миром, давным-давно растворились бы в нём, словно в «Царской водке» не оставив и следа.

Всякая аподиктическая достоверность, сияя своим монолитом и выровненной до блеска поверхностью, обещает нам твёрдую почву, и жизнь без ухода и возвращения. А такое будущее обманывает нас, вводя в заблуждение. Будто что-то в действительности может существовать без ухода и возвращения. И как бы там ни было, как бы мы не были уверенны в достоверности и незыблемости того или иного предмета мироздания, включая и само мироздание, всё и вся в конце концов – относительно, и нет ничего по-настоящему твёрдого и абсолютного в этом мире. Ибо в нём действительно существует вечность. Но не та вечность, которая рисуется нашим воспалённым страхом воображением, но вечность совершенно иного, противоположного плана. И эта вечность предполагает уход и возвращение, она не существует вне волна-импульсной природы сакрального бытия. И всякая «бабочка-однодневка» на самом деле являет собой квинтэссенцию этой вечности.