Николай Сванидзе - Погибель Империи. Наша история. 1918-1920. Гражданская война

Однажды для силовой элиты была устроена встреча со Станиславским, который должен был рассказывать о своей театральной системе.

Андрей стоял, прислонившись к косяку, курил, здоровался с входящими. Стол в отдельном зале ресторана «Метрополь» был уже накрыт. Многие из приглашенных пришли с дамами. К Андрею подошел Матвей Берман, зампред Управления лагерей. У Бермана были красные больные глаза.

– Замотался совсем. Дел невпроворот. Ездил с ревизией рабочей силы по лагерям. Есть, есть строительный ресурс у страны. Конечно, гной все эти людишки, но мы их удачно по лагерям собрали. Просто отлично. А то, поди, их по деревням уговаривай, чтоб на стройку ехали. Они не понимают величия наших строек. Ныли бы, что у них коровы, семьи да земля не пахана. Кулачье. А теперь из лагерей их погрузим – и на строительство канала. А кроме того, мне доложили, что высланные бабы стали беременеть. Значит, все в порядке. Множится социалистическая рабочая сила. Вы что пить будете?

– Водку, – ответил Андрей.

Тут вошел Станиславский. Ближайшая к Андрею дама встряхнула мех на плечах.

Станиславский говорил о том, что актер должен переживать то, что происходит с его персонажем, должен понять внутреннюю логику персонажа, причины всех поступков. Андрей, слушая Станиславского, вспомнил недавно полученную секретную информацию о том, что люди с Украины, с Северного Кавказа добираются до Медвежьегорска, где лагерники строят Беломоро-Балтийский канал, и пытаются устроиться работать вблизи лагеря, чтобы спастись от голода. Зэки из зоны выносят находящимся на свободе какую-то еду.

Андрей вскоре ушел и поехал к Зине. Зина была на третьем месяце беременности. Жила теперь на Соколе, в коммуналке всего на три семьи, одна в комнате, которую ей дали в институте, где она работала.

Андрей не прошел дальше порога и прямо в дверях сказал: «Зина, я очень тебя люблю и никогда не женюсь на тебе. Я буду заботливым отцом, но ребенок не должен носить мою фамилию. Это единственный способ спасти вас. Я сам не буду держаться за место, и они долго не потерпят меня. Я чужой, я их враг… Зина, я не выдержу пыток».

– Я поняла тебя, Андрюша, – сказала Зина и действительно поняла его. – Что ты стоишь на пороге, пойдем в комнату.

В августе Андрей поехал на пароходе по Беломоро-Балтийскому каналу, по ББК, как говорили. ОГПУ устраивало такие развлекательные туры по каналу. Для писателей, например, а этот – для прокуратуры и наркомата юстиции.

По дороге на ББК был сплошной банкет. Сначала в поезде Москва – Ленинград. Поезд состоял из одних мягких вагонов. В купе заносят сыры, копченые колбасы, фрукты, вина, коньяк. Андрей вышел покурить в коридор. Стоявший рядом человек представился – прокурор такой-то – и опять стал смотреть в окно. Не поворачиваясь к Андрею, заговорил: «Я тут ем, пью и вспоминаю, как до Москвы добирался. Всюду вдоль полотна стоят оборванные босые дети, старики. Кожа да кости. Все тянут руки к проходящим вагонам. У всех на губах одно слово: хлеб, хлеб, хлеб».

В Ленинграде в «Астории» опять кормили.

«Кормят на убой», – думал ошалевший от зрелища жратвы Андрей.

Этой еде не было предела. Официанты поминутно развязно кричали: «Чего желаете?»

Посреди этой вакханалии вдруг появился Тухачевский. Он был в командировке в Ленинграде, остановился в «Астории» и зашел просто так. Крыленко, с Гражданской войны знакомый с Тухачевским, представил ему Андрея. Тухачевский сел к ним за стол и заказал ростбиф, уточнив: «Не слишком много крови». Официант вытянулся и ответил: «Есть».

Ночью, глядя из окна на Исаакий, Андрей думал:

«Как просто круг замкнулся. 13 лет назад я бежал из дома, чтобы быть там, где Тухачевский. Он был моим героем. Он давил контрреволюционный мятеж. Я хотел быть под его знаменем. А у этих мятежников просто дети в деревне до смерти жрать хотели. А революция жрала их детей. До сих пор все жрет и жрет. И при чем здесь революция. Это Тухачевский жрет, и я жру».

«Деваться вообще некуда», – подумал Андрей.

На достраивающемся Беломоро-Балтийском канале он смотрел на женщин. Это были женщины из эшелонов, прибывших последней весной. На них были пальто с обвисшим клешем, шелковые платья, береты. Тех, кого привезли раньше, осенью или зимой, давно умерли. На ББК прибывшим по этапу заключенным одежды и сапог не выдавали. Все донашивали свое, в чем арестовали.

Андрей смотрел на женщин, потому что представлял себе здесь Зину. Зимой, в этом котловане. Представлял до холодного пота, до зубовного скрежета: что угодно, только чтобы она не оказалась здесь.