Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Почему же тогда я попала в нерв? Если даже в том времени, для Вас жутком, Вы находите целостность?

— Я бы сам не нашёл. Я был весьма мал. Это папа — он был несомненно выдающийся человек, выдающаяся личность. Потому что он верил в бога по-настоящему. Как раз во взаимосвязь и даже больше — в цельность.

— Это как, по-вашему, по-настоящему верить в бога?

— Я думаю, как раз так, без претензий к обстоятельствам, которые рассекают судьбу.

— Разве это вера, а не мудрость?

— Не вполне. Мудрость — в большей степени опыт и навык. Мудрость не исключает хитринки, а вера — исключает. Мудрость — это навык видеть обстоятельства во времени. Я думаю, как и хорошая музыка. Не в том смысле, что хорошая — вечна. Совсем не в том смысле…

Мэтру понравилась собственная фраза, но он постарался оставаться начеку.

— А я поняла Вас. В том смысле, что вера не ждёт проверки, она есть сразу и целиком?

— Именно! — обрадовался Эрик. — Как геометрическое подобие. Только беда человечества в том, что подобие не даётся нам полностью. Человечество численно растёт, но с точки зрения геометрии это не играет никакой роли, — добавил он фразу «из Мойши».

— То есть Вы не верите так, как Яша Нагдеман? Вы не очень-то верите в человека, который в пропорции к богу не уподобляется, а к человечеству — мельчает без испытаний?

Эрих Бом хорошо слышит женский голос, не дикторский, не резкий, а артистический, хорошо поставленный. А теперь перед его взглядом — Яша. Вот они стоят в сумраке друг напротив друга. А за спиной у Бома — Курт Руммениге, злой и заострённый, с зазубринами, как его нож, готовый вспороть ночное брюхо. Это миг, который решает судьбу мира — потому что если миллион нулей сложить с одной только единицей, выйдет единица. А если множить миллион единиц на один нуль, то останется нуль. Ноль. Как вышло, что у них с Яшей сложилось сложение и вышла единица? Вышла, потому что была воля…

Бом едва не сделал шаг и не выступил на свет, на сцену действия. Его увлекло желание увидеть ту, чей голос задал мудреный, но важный вопрос. Но его остановил в укрытии другой, мужской голос.

— Мэтр Нагдеман, — обратился на ломком немецком этот голос к Эрику, — а вашу семью что-то особенное связывает с нумизматикой?

Даже Бому не по силам было сквозь стену увидеть яростный останавливающий взгляд, которым выстрелила в ассистента журналистка. Нет, рука старика нащупала в кармане плаща предмет, с виду похожий на перьевую ручку. Пальцы произвели манипуляцию, превратившую предмет в тайное оружие, стреляющее убийственнее взгляда.

— У вас в России свои особенности… Фотографы тоже участвуют в интервью, — как бы невзначай, не возразив, а только едва обозначив усмешкой легкое недоумение, отреагировал опытный артист, знающий себе цену. Он, по сути, не вслушался в суть неуставного вопроса второстепенного человека, нарушившего протокол.

— Нет, это не в наших правилах. Извините… Я о подобии и Вашем творчестве, — попыталась вернуть интервью в прежнюю колею Инга.

— Вашего отца спас советский офицер. Его фамилия имя отчество — Новиков Петр Константинович. Ваш отец спас нациста. А после этого Вашего отца, Якова Нагдемана, спас комендант Браслово Петр Новиков. Только о том, что Яша Нагдеман нашёл в себе величие и веру в будущее гуманное человечество и спас двух солдат вермахта, миру известно. Этот факт ему составил славу после спасения мира. Но мир на самом деле спас Новиков Петр Константинович, капитан советской армии. А потом он нарушил устав и вместо орденов получает марки из Болгарии. Подачки из страны-победительницы? Вы знаете, чем закончилась та история отношений капитана со спасённым человечеством?

Нога старика Бома уже висела в воздухе, готовясь к шагу, но так и не совершала его. Время собралось жидким свинцом на кончике стопы, повисло на ней и остановилось. Эрих Бом не решился вмешаться в разговор.

— Константин! Прекрати! — окрик женского голоса похож на птичий тревожный клик.

И Бом замер в тревоге, как бы крик не спугнул стаю важнейших слов, которые столько лет летели к ним с Эриком Нагдеманом…

— Не мешайте ему! Поздно. Надо знать, кого берёте в дом! — нервно, резко остановил журналистку мэтр.

— Это Вы Яше Нагдеману? Когда он взял в дом двух нацистов? — невозмутимо продолжил Новиков.

— Что? Вы упрекаете его? А что Вы знаете! Я помню взгляд одного из них! Я не хочу помнить, я тщусь забыть и стереть любым ластиком, но нет такого ластика, чтобы я забыл. Видели бы Вы такой. Взгляд нациста — он страшней ножа, который у него был в руке… Вы не должны упрекать моего папу. Вы не можете!