Виталий Волков - Выстрел в Вене

Эрик Нагдеман обернулся к Новикову и ничего не ответил. Он не понял ровным счетом ничего. Иное дело Бом.

— Да, отрицание понятно. Но не просматривается утверждения, равного отрицанию отрицания. Чем тогда ему привести ваши отношения к новому качеству? Смычком и струнами? — смуглое, кажущееся кирпичным в затемнённой помещении, скульптурно-морщинистое лицо Бома теперь не оставляло никаких сомнений в том, что он больше не видит ни щелочки для пикирований и шуток.

— Пусть ответит лицом. И отойдите в сторону, Бом. К Вам нет вопроса. А вот Вы, сын Яши Нагдемана, ответьте честно, знали Вы, кому и почему он отправлял дорогие марки? Кстати, мэтр, на одну марку мой отец смог купить сестре Ириске велосипед, а на другую Эдик отремонтировал в деревне дом. Хижину дяди Дома. Там я узнал про добрую корову по кличке Геббельс, которую застрелили из-за этой фамилии. Как, обрадовались? А теперь я хочу знать, что Вы думаете о предоплате моей семьи за благотворительность Яши Нагдемана!

— Ваша семья? Я ничего не знаю! — наконец, очнулся Эрик. — Я только знал, что для отца эти марки были очень важным личным делом. Он не делился с нами.

До сознания музыканта только сейчас, как сквозь ледяную стену, стало доходить, кто все-таки этот человек и что он от него требует. Мысли застучали быстрыми суетливыми мухами по вискам, как в лихорадке. Неужели он всерьёз может считать спасение Яши не следствием молитвы, донесшейся до Бога, а простым слабоволием его деда-офицера? Да что поделать, если судьбы этих двоих соединились так, что только одна из двух жизней смогла осуществиться в полной мере? И жизнь офицера, изначально ограниченную, бог воплотил в жизни Яши? Как можно этого не понимать! Новиков-старший просто не мог поступить иначе. Это же им, Нагдеманам, ясно как день. Так же ясно, как и то, что откажись Яша тогда уходить из тюрьмы, он отказался бы от своего пути, от руки, протянутой не человеком, а свыше. Бог не просто спас. Он послал знак, и не принять его — не принять Яше, слуге и другу бога — невозможно, невозможно не уйти к сыновьям, на свободу, иначе эта история стала бы другой, но тоже библейской — историей ослушания. Но как объяснить это человеку, который ограничен, как… как дерево, пусть самое высокое, или ветвистое, но всегда дерево, только дерево. А на кроне — фуражка. Какой-то военный русский ген, от деда к внуку… Как объяснить, что мир был бы другим, он был бы сосредоточением зла, сморщенной черной бородавкой, если бы Яша Нагдеман не нашел той молитвы и той веры в человека! Но что на самом деле объясняет собственное лицо дереву в фуражке? Что в лице Эрика Нагдемана читает этот солдафон? Вдруг он видит в нем не черту одухотворенности, а нечто совсем иное, низкое? Мелочность? Страх? Эрику пришло в голову странное наблюдение о себе — уже давным-давно он не задумывается о том, что же люди читают на его лице…

«Послушайте меня… Растайте!» — хотел произнести он, но тут его снова опередил Бом:

— Послушайте меня, Константин! Никто сегодня и отсюда не уйдёт от ответа. Поэтому отпустите ствол. Вы добились своего. Но я могу поклясться — дети Яши Нагдемана не знали, чем заплатил за его веру капитан Новиков. Зато это известно мне. По сути, это за мою жизнь, а не за Яшину веру, заплатил жизнью Ваш дед. Но я Вас успокою в полной мере — в Вашей системе ценностей, которая близка к моей, жертва не была напрасной. Есть герои истории, которым быть реабилитированными — не судьба. Вы хотите узнать, почему? Тогда опустите оружие.

Константин исподлобья зыркнул в немца и опустил пистолет на согнутый локоть левой руки, прижатой к животу. Да, он хочет… Но Бом и теперь усмехнулся. Был бы он помоложе, мог бы сам выстрелить. Но он не спешил достать свой сборный пружинный ствол. Он успел оценить, как уверенно молодой человек держит в руке оружие. И засомневался, что успеет первым. Локоть уже не тот… К тому же, теперь мало что мешает ему провести урок диалектики с парнем, которого он понимает, и которого Эрику не пронять ни за что.

Эрих Бом собрался продолжить речь, но его перебил Эрик.

— Что ты такое знаешь, Эрих? Разве есть что-то, в чем можно упрекнуть Яшу?

— Знаю диалектику. Но я не могу помочь вам обоим восстановить всю объективную картину. Просто не могу, Эрик, потому что я до сих пор есть часть системы, тайны которой ещё десятки лет будут храниться за семью печатями. Ты просто поверь мне, Эрик. А Вы, Константин, слушайте и пишите два в уме. Вы это сумеете. Сложите, откуда я о Вас знаю и почему я тут — и просто пишите два в уме… Я часть системы, которая использовала Яшу и его… — немец подобрал слово, чтобы не назвать сыновей, — … мир, использовала умело и с огромной пользой для антифашизма — Вы меня поймёте, Константин. С огромной пользой. Вы отправились противостоять мировому злу в Приднестровье. Как когда-то интернационалисты ради той же цели устремились в Испанию. Видите, я готовился к встрече с Вами… А я несу эту службу шестьдесят лет, и пятьдесят пять из них мое оружие — это Нагдеманы. Ваш дед, Новиков Петр Константинович, дал мне в руки это грозное оружие. А большего я и Вам не скажу, Константин. Слышащий да услышит. И так слишком много для занятия по диалектике. Чистое отрицание отрицания и новое качество.