Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Действительно, не могу, потому что его тут нет. Мне остались один Вы. Но Вас я могу… спросить по душам. Зато Вас — могу. А ты записывай, Инга, такого интервью в жизни не будет! Скажите мне, вера избавляет от совести?

— Ну при чем тут совесть! Что Вы! Что Вы? Ваш отец поступил по совести, и мы ему благодарны. А про марки мне ничего не известно. Так Вы считаете, что недостаточна была наша благодарность?

— Вы меня сначала не поняли, а теперь и оскорбили. Я за это могу вынести Вам приговор моего трибунала. И расстрелять. Из вот этого австрийского изделия, — Константин извлек пистолет на свет божий. — При чем тут благодарность? Я о справедливости. Все вокруг мне уши проскребли, что справедливость — зло, от неё лишь одни беды, а бог вершит справедливость высшую, так что она — не нашего ума. А мне так не нравится. И еще мне не нравится, что Вы — мелкий, раз вообще ничего сейчас не поняли… Я проделал долгий путь, чтобы спросить с отпрыска того Нагдемана. Как он, такой высокий, обменял жизни с моим дедом? Из-за вас с братом?.. Не проходит такая теория, раз он в бога поверил, — произнёс Новиков по-русски.

Эрик Нагдеман, увидев в руке человека пистолет, не испугался. Оказывается, нож Курта Руммениге абсорбировал весь его животный страх, на всю будущую жизнь, как сотня чёрных таблеток активированного угля утянут в себя всю гадость, бултыхающуюся в нашем желудке… он не испугался пистолета, просто сердце сильно кольнуло и не отпустило. Он мог бы присесть и изобразить приступ слабости. Но нет, нельзя ему этого. Не позволил себе. Как хлыстом обжег его по щеке упрёк человека с пистолетом. Тот пришёл с упреком к отпрыску самого Яши Нагдемана, а встретил пигмея? Мокрицу? «Низким из умов», — и такое словосочетание нередко использовал Мойша, — музыкант догадался, что стоит ему принять форму эдакой мокрицы или улитки и выглядеть несоответственно великому скромному предку-родителю, — и опасность сгинет, Эрик Нагдеман утратит роль объекта внимания мужчины с оружием, — что с такого требовать ответа по брасловскому счету…

Но Эрик Нагдеман не захотел выглядеть мокрицей. Он не испытал испуга и слабости духа и даже постарался собраться так, чтобы внезапная и новая для него слабость сердца его не подвела, не помешала найти и дать мужской ответ этому требовательному человеку, очень несправедливому к его отцу, к самому Яше Нагдеману. И ему уже померещился собственный, правильный и, может быть, впервые во взрослой жизни, просто мужской, дворовый — насколько он представлял себе «двор», — не мудреный ответ. «Двоичный ответ», как бы это сформулировал язвительный Мойша. Но…

Эрику помешал Бом, который все-таки недооценил готовность своего тезки ответить за себя и за семью Нагдеманов под стволом пистолета. Немец прервал молчание тела движением и оказался в зале. Прямо ему в лицо глядел блестящий, с глубоким, как чёрная дыра, высверленным жерлом, ствол пистолета. Бом испытал бодрость, почти как из бани, нырнув в холодное озеро, когда был чуть помоложе. Вот так хорошо. Так хорошо уйти. Не с больничной койки свалиться в небытие! Пистолет в руке того человека, о котором он уже кое что знает. Крепкая и опытная должна быть рука.

— Молодой человек, уберите пистолет. Он тут вообще не при чем. Оружию тут не место.

— А чему место? Скрипке? Мелодрама. Микрофону? Скетч.

— А пистолет — не театр?

— Это драма. Драма — это жизнь.

Музыкант тем временем, будто перестав замечать русских, размашистым шагом подошёл к Бому и обнял его.

— Эрих? Ты об этом хотел меня предупредить? Откуда ты знал?

— И да, и нет, Эрик. Я постарался до этого не допустить. А теперь уже что? Теперь будем разбираться, где справедливость, — по-испански ответил Бом.

— А, это тот самый антифашист Эрих Бом, благодарный семье Нагдеманов? Не Вы ли приобретали марки для моей «бедной» семьи, оставленной без кормильца! Я не ждал Вас тут, но тем лучше. Только говорите по-немецки, или по-русски, чтобы не рассердить нас, — он едва повёл вооруженной рукой.

— Никаких марок я для вас не приобретал. У меня иные задачи. Зато я предполагал Вас тут увидеть, — немец тем временем успел незаметно переложить удобно своё штучное оружие в руке.

— Вот как? Значит, система ещё не пожрала всех своих детей.

— Вы быстро и точно соображаете, Константин Новиков-младший, — усмехнулся Бом.

— Даже так? Понятно… А ваш подопечный держится молодцом. От вас, антифашистов, посредством диффузии перенял мужество? Вас, антифашистов, я уважаю… И все-таки, пусть он мне объяснит, как такой богоугодный отец поменял на смерть моего деда свою жизнь и пошёл по этой жизни вперёд и вверх, маркируя путь дорогими марками, как дорожными столбами! И вот мы в конце пути. Я должен понять, а как же жили и живут дети святого, который не был свят? И мне не нужны слова — словами меня не запутать, никаким Талмудом — у меня за спиной школа дяди Эдика и ротного Амиржана, мир их праху. Не слова. Поэтому — пистолет. Жизнь под взглядом ствола упрощается до выбора, есть за что, или нет. Этот тезис понятен?