Виталий Волков - Выстрел в Вене

Немец не довел сложную мысль до конца, потому что речь его оборвал хохот. Это рассмеялся Новиков. «Что же, великий раввин был агентом НКВД?»

— Перестаньте ржать! — постарался остановить его Бом.

Его указательный палец провел линию на шершавой поверхности изделия, сжатого в ладони. Так в жажду язык обходит, проверяет линию губ.

— Эрих, что он несет? Что Вы оба несете? — вмешался Нагдеман.

— Теперь ты должен услышать меня, Эрик. Яша Нагдеман в те дни, когда прятал нас с Куртом Руммениге, позже расстрелянным советской контрразведкой, — прятал нас в доме своего дяди, не записывал себя ни в святые, ни в мудрецы. Это был скромный, недалекий, набожный молодой отец, который смог сохранить детей и себя, оказавшись в одиночку в океане врагов и не нашедший повода даже за это посетовать на бога. Даже когда в дом к нему пришёл мясник с ножом. Всего-то ему хватило мужества или простоты найти свою собственную молитву. А теперь вот этот молодой человек метит в Яшину чистоту. Что Яша был недостаточно свят, как о нем гласит легенда. Это потому он метит, что у молодого человека есть идеал. Идеал плюс непонимание диалектики. Яша не был агентом, ни в коем случае. Но бог и его правая рука, комендант Петр Новиков создали из Нагдеманов могучее оружие антифашизма! В этом — высшая целесообразность… То есть идеал.

Да, Эрик Нагдеман не дрался ни разу в жизни. Так она сложилась, что ни разу не потребовала от него использовать кулаки. Он умел сердиться — на политиков, на министерства культуры, на мировой капитал, порождающий бедность и зависимость в странах третьего мира, где ему доводилось давать концерты, и на массовую культуру — в странах богатых (влияние Бома), на автомобильные пробки, перекрывающие потные улицы городов в самые неловкие моменты, и превращающие их в механических питонов, на уродства образования в нынешних школах, чьи выпускники все чаще путают Ленина с Ленноном, и то в лучшем случае, если вообще когда-нибудь слышали эти имена. И на человеческую глупость, глупость и лень, лень ума.

Глупость и леность — страшные враги для творчества, для культуры, а культура — Эрик ощущал это кожей — его жизненная, единственно питательная среда. Лень его раздражала, а порой так возмущала, что он мог стукнуть ладонью по столу — и тогда жена бросалась его успокоить, потому что руку именно ему необходимо беречь…

Жена временами его тоже раздражала, но это дело другое — он не поднимает голос ни на неё, ни на родственников, ни на детей, ни на еврея вообще — «нас в мире так мало, что уж друг друга самим надо беречь». Но он не мог припомнить случая, чтобы он осерчал на Эриха Бома. А нынче он готов и его ударить в лицо! Но первым делом — русского. Однако он не сделал этого. Все-таки близость журналистки с микрофоном оставляла надежду догадке, что все происходящее с ним сегодня — это спектакль, разыгранный нахальными русскими репортерами, о которых сейчас в мире все-таки не зря идёт дурная слава. Но нет, разве Эрих Бом может оказаться участником розыгрыша?

Мозг Нагдемана продолжал перебирать варианты… Впервые Эрик отказывается воспринять те слова, которыми сегодня огораживает себя от него и от Нагдеманов их друг. Какая система? Что за оружие! И почему он называет папу ограниченным? Или он специально принижает Яшу, чтобы успокоить этого человека? Хитрость? Он что, не видит, что это злой розыгрыш, постановка? И Эрик Нагдеман совершил ошибку, которая простительна для человека, который никогда не вел переговоров с вооруженными людьми.

— Послушайте, молодой человек! Давайте вернемся на землю. Я понял. Вы считаете нашу семью незаслуженно успешной? Успех на неудаче Вашего деда. Вы решили меня поставить на место и придумали гениальный репортерский спектакль? Зря. Я сам решил уйти в тень. В неизвестность. В новый космос. Я начинаю заново…

Эрика подвёл нелюбимый им немецкий язык. Зачем вплелось это слово — неудача! Misslingen [17] нем.: неудача . Неудачный прыжок с парашютом заканчивается смертью. Всего лишь.

Константин недобро усмехнулся.

— Намёк на зависть? Neid [18] нем.: зависть ? Мимо. Молоко. У меня нет причин испытывать ущербность перед нынешними Нагдеманами, прошлыми и настоящими. И на систему я не в обиде. В расстреле деда нет ошибки. Все верно, господин Бом. Время не ошибается. Да, мой отец, Кирилл Петрович, не стал субъектом истории — и это его отличает от Яши Нагдемана — не стал ни всемирным верующим, ни всемирным музыкантом, ни большим учёным, ни государственным деятелем, ни служителем антифашистского движения… Пол жизни он провёл в подполье, опасаясь шорохов за дверью. Потому что его отец был расстрелян весной 1945 года по приговору военного трибунала за измену Родине и пособничество нацистским преступникам. А Кирилл Петрович был способный человек, хороший, терпеливый и заботливый родитель — и за отца, и за мать — и находил способы употребить на пользу нам с сестрой марки Вашего отца. И все бы хорошо и складно, только он не смог или не захотел объяснить мне, что моего деда расстреляли несправедливо. А ведь дед, молодой герой и орденоносец, стал бы генералом, дожил бы до 1991-го года, командуя каким-нибудь краснознаменным спецназом или дивизией, и не отдал бы СССР на погребение! И тогда его внуку не привелось бы лить кровь бывших сограждан в Приднестровье, и слышать рассказы о таких зверствах румын, которые убедили бы Вас, что человечество не стало гуманней ни благодаря молитве Яши Нагдемана, ни из-за волшебных звуков служителей муз. И тогда мой вопрос: если Яша Нагдеман был столь велик в вере, столь чуток, чуток к богу, то распознал бы, чем обернётся его молитва!