Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Его доблестные маршалы делали все, что было в их силах, организованно отводя ощетинившихся штыками соладт. Конница Бессьера пыталась не раз атаковать австрийские батареи, но каждый раз разбивалась о вовремя выстроенные пехотой Гогенцоллерна карэ. За последние годы австрийцы уже успели кое-чему научиться.

Вся надежда отрезанных от основных сил французов, к полудню оставшихся вовсе без боеприпасов, с одними саблями и штыками, была теперь на саперов. Но саперы и с той и с другой стороны тоже были бессильны что-либо сделать до тех пор, пока не спадет вода. А вода, казалось, и не собиралась успокаиваться, и только после полудня саперы смогли приступить к восстановлению переправы. Они работали, не обращая внимания на все усиливающийся дождь, но время было неумолимо, а пушки австрийцев и того более. В конце концов, к ночи остатки передовых частей французов переправились обратно на остров Лобау под прикрытие основных сил и убрали вновь наведенные понтоны. Но сколько их не дошло до берега, сколько упало в воду и было унесено бурной дунайской волной? Десять? Пятнадцать? Двадцать тысяч?.. — Более тридцати!..

На Лобау царил траур, Вена выжидательно замерла. А на левом, северном берегу Дуная всю ночь раздавались ликующие крики и гремел салют победы.

— Ваше императорское величество, генерал Сент Илер погиб, маршал Ланн ранен…

— Что?! — император вынырнул, будто из забытья.

— Множество пулевых ранений и пушечным ядром раздроблены оба колена.

Бонапарт почти бегом бросился вслед за адъютантом, принесшим ему это страшное известие.

Быстро, не глядя по сторонам, они проносились мимо многочисленных костров, мимо угрюмо сушившихся солдат, вымокших, уставших, озлобленных, потерявших в этот день столько товарищей. Но, узнав своего великого императора, эти вышколенные солдаты все же привычно вскакивали и приветствовали его обычным «Vive l’impereur!» [182] Да здравствует император! ( фр .) И эта громовая волна приветствий, перекатываясь от одного костра к другому, сопровождала Наполеона до самой палатки, из которой все отчетливей доносились зловещие, отчаянные стоны.

Наполеон ворвался в палатку и сразу же увидел бледное, столь дорогое ему лицо любимого друга и лучшего маршала. Все еще красивое, оно было покрыто мелкими каплями пота, и мокрые светлые кудри прилипли ко лбу. Наполеон припал губами к этому высокому лбу и почувствовал, какой жар сжигает несчастного товарища, с которым связывали его годы молодости и блестящих побед.

Ланн стонал и метался в полуобморочном состоянии, видимо, не узнавая вошедшего. Император присел рядом с походной кроватью, изрядно пропитанной кровью, и положил руку ему на плечо.

— Ланн, Ланн, ты слышишь меня? Ты узнаешь меня?

— О да, сир, — вдруг, явив ему полные ужаса глаза, ответил маршал. — Вот вы и потеряли меня, вашего лучшего друга…

Император сидел молча, словно пораженный громом. Так просто и так нелепо уходил из жизни этот красивый и талантливый человек… Но что сейчас он мог сказать своему замечательному полководцу, надежному и любимому товарищу? «Неужели он и правда умрет?» — все билась в мозгу Бонапарта ужасная мысль, от которой немели чувства и каменело тело, а по щекам начинали ползти слезы. И вдруг он услышал невероятный, страшный, прерываемый мучительными стонами бред.

— Друг, спаси, спаси меня, ведь ты же все можешь, сделай же что-нибудь, сделай же что-нибудь. Я не хочу умирать, слышишь, слышишь, я не хочу умирать, спаси меня… О, как мне больно… проклятье… Вы правы, ваша светлость, Бог накажет всех нас… Все мы лишь пушечное мясо… Ах, сир, ты ничего не знаешь, нас всех одурачили, нас всех, и герцога Берга, и тебя… ха-ха-ха… Мы все — только пушечное мясо… О, Господи, как мне больно… Но я ничего не скажу тебе, не скажу… и не потому, что обещал его светлости, а просто потому, что тебе бесполезно говорить… Ты все равно давно перестал меня слушать… отсылал все дальше. И теперь уже дальше некуда… Но ты и сам мертв, ты умер уже давно, отвергнув Бога… И ты не в силах спасти меня… теперь ты уже ничего, ничего не сможешь сделать… лишь Он бы смог… Но поздно, поздно, все кончено… Этот чертов генерал прав, нет чести в победе пушками… Из Сарагосы прилетело мое ядро… Проклятая артиллеристка! Ты слышишь, сир, как быстро оно догнало меня… принеслось и лишило ног… О, не ног, всей жизни… О, сир!.. О дева…

Не в силах больше выносить этот бред, император молча встал и покинул наполненную смешанным запахом крови, горелого мяса, спирта и пота палатку, в которой бился обреченный голос умирающего друга.