Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Причем, большую часть от моровой язвы, которую заработали опять-таки по собственной глупости.

— Не знаю, кто здесь виноват… Послушай, там был… Впрочем…

— Что же ты замолчал, Жанно? Говори, не бойся — ты ведь знаешь, если что, я никому не скажу.

— Нет, не надо. Ты все равно не поймешь. Все бессмысленно…

— Ну, как хочешь. Только очень прошу тебя — брось все сомнения, брось хотя бы на завтрашний день, и увидишь, все будет, как всегда. Будешь наслаждаться своими бриллиантами и плевать на всяких разукрашенных идолов…

— Да-да. Кажется, завтра день святой Троицы…

Ближе к рассвету, оставив на острове половину своих сил в качестве резерва, Ланн и Массена переправились, благополучно вошли в деревни и приготовились удерживать их в своих руках до самого подхода основных сил. Наполеон, прибыв на Лобау к полудню, приказал приготовиться к переправе основным силам, пока передовые отряды прикрывают их от возможного нападения эрцгерцога Карла.

Австрийский полководец, однако, не спешил. Он спокойно следил, как войска Наполеона отряд за отрядом переходят с южного берега на остров. И только в четыре часа пополудни 21 мая эрцгерцог Карл, разделив свои силы на пять мощных колонн, и оставив значительный резерв, неожиданно ударил по передовым отрядам французского императора.

Три колонны ударили на Асперн, который оборонял Массена, а две на Эсслинг, занятый Ланном. Поначалу оба маршала держались стойко и не отступали ни на шаг. Однако, когда к вечеру австрийцы все же выбили Массену, Ланн по-прежнему продолжал держаться. Покинуть свои посты ни одному из них было невозможно, поскольку ночью на северный берег должны были переправиться основные силы для нанесения окончательного удара. Поэтому Массена, приложив невероятные усилия, ночью вновь вошел в Асперн и закрепился на окраинах. Все шло по плану, все было, как всегда, все предвещало успех, а мужество и стойкость ожидали вознаграждения.

Ничто не вызывало опасений ни на этом, ни на том берегу, ибо, как и предполагалось, авангард сдерживал первый яростный натиск австрийцев, зная, что переправившиеся основные силы французской армии уже завтра ударят по австрийцам и разгромят их окончательно.

Наполеон лично руководил боем, наблюдая за происходящим с острова. Но вот наступило следующее утро, и на северный берег переправился еще один корпус под командованием Бессьера. Теперь на северном берегу сконцентрировалось уже около семидесяти тысяч французов. Бонапарт отдал приказ переправившемуся корпусу нанести сокрушительный удар австрийцам в центре, между двумя упорно удерживаемыми Ланном и Массеной плацдармами. И сел отдохнуть на берегу зеленого благодатного Лобау, ожидая, пока развернется основная драма сражения. И тогда он пошлет, возможно, еще один корпус, который ждет его команды на острове, чтобы довершить окончательный разгром эрцгерцога Карла. Император был уверен в своих доблестных маршалах и потому даже не смотрел в ту сторону, где сейчас гремела битва. Он мирно беседовал с Неем и Дюроком, как вдруг заметил, что с рекой происходит нечто непонятное. Казалось, невидимый великан качает где-то исполинскую помпу, стремительно поднимая изумрудные воды Дуная. Вода прибывала с каждой секундой, сердито захлестывая берега. Наполеон вскочил и непроизвольно сделал несколько шагов назад.

— Что такое?

— Похоже, наводнение, сир, — растерянно ответил Ней.

— Какое, к черту, наводнение?! Оно же смоет всю мою армию…

— Сюда, сир, сюда, — сообразительный Дюрок потащил императора на ближайший холм, где высилась одинокая сосна.

Волновался уже весь лагерь; пронзительно заржали испуганные кони, послышались крики фейерверкеров, опасавшихся за порох, к одинокому холму со всех сторон бежали адъютанты. Им приходилось бежать уже по воде, и брызги сверкали в лучах весело играющего солнца всеми цветами радуги.

— Немедленно успокойте солдат и выясните, в чем дело, — приказал Наполеон Нею, а сам с помощью Дюрока и его адъютанта принялся карабкаться на сосну. К счастью, примерно на высоте человеческого роста у дерева имелась мощная ветвь, на которую и усадили взбешенного императора.

— Дюрок, мою трубу!

Дюрок, стоявший в воде уже по лодыжки, протянул Наполеону его подзорную трубу, и тот, заметно нервничая, принялся наводить резкость.

Сначала он изумленно следил за тем, как бурные дунайские волны, мгновенно превратившиеся из зеленых в свинцовые, безжалостно срывают и уносят его лодки, мостки и понтоны. Затем в окуляре, то исчезая в волнах, то вновь выскакивая на поверхность, поплыли какие-то странные длинные деревянные решетки, и Наполеон уже решил, что это просто обман уставших за день глаз. Но тут вернулся Ней, с которого ручьями текла вода, и все сразу стало ясно.