Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

«Нехорошо, – подумал мистер Кларк, умеющий безошибочно распознавать этих хулиганов. – Срочно сломать, пока он совсем не распоясался».

– Ну, мальчик, как тебя зовут?

Шон нарочно повернул голову и посмотрел через плечо назад. Когда он снова повернулся к мистеру Кларку, на щеках учителя играл легкий румянец.

– Встань.

– Кто, я?

– Да, ты.

Шон встал.

– Как зовут?

– Кортни.

– Сэр!

– Кортни, сэр.

Они смотрели друг другу прямо в глаза. Мистер Кларк ждал, что Шон отведет взгляд, но не тут-то было.

«Очень нехорошо, гораздо хуже, чем я думал», – решил он.

– Ладно, садись, – вслух сказал мистер Кларк.

Облегченный вздох, едва слышимый в тишине, вырвался у всех учеников. Шон сразу почувствовал, как все его зауважали: они гордились своим товарищем, который с честью выдержал испытание. Кто-то прикоснулся к его плечу. Это была Анна, сидящая сразу за его спиной, – ближе к Шону ей подобраться не удалось. В обычной ситуации такая бесцеремонность вызвала бы у него только досаду, но теперь ее робкое прикосновение лишь усилило его чувство гордости за себя.

Час урока тянулся для Шона невыносимо медленно. От нечего делать он нарисовал на полях учебника винтовку, потом тщательно стер ее. Стал наблюдать за Гарриком, но через некоторое время брат, сосредоточенно погруженный в выполнение задания, стал его раздражать.

– Зубрила, – прошептал он, но Гаррик не обратил внимания.

Шон отчаянно скучал. Он то и дело ерзал на сиденье, разглядывал затылок Карла – на нем красовался зрелый прыщ. Шон взял линейку и собрался было ткнуть в него, но не успел. Карл, делая вид, что хочет почесать плечо, поднял руку, и Шон увидел зажатый между пальцами обрывок бумаги. Он быстро положил линейку и незаметно взял записку. Расправил ее на коленке: там было только одно слово.

«Комары» .

Шон ухмыльнулся. Прежний их учитель уволился в немалой степени из-за его умения ловко подражать звону комара. Целых полгода старый Ящер был убежден, что в классе летают комары, потом еще полгода уже нисколько не сомневался, что никаких комаров в классе нет. Как только он не ухищрялся, чтобы поймать паразита, и в конце концов тот его достал. Когда раздавался этот однообразный писк, уголок рта бедного учителя все более заметно начинал дергаться.

Шон откашлялся и запищал. И сразу же по классу прошел сдержанный смешок. Головы всех учеников, включая самого Шона, прилежно склонились к учебникам. Рука мистера Кларка, что-то писавшего на доске, на секунду застыла, но потом, все так же спокойно, он продолжил свое дело.

Имитация комариного писка была чрезвычайно искусна: усиливая и ослабляя громкость звука, Шон создавал впечатление, будто по классу действительно летает комар. И заметить, кто именно создает этот эффект, можно было только по легкому дрожанию горла.

Мистер Кларк закончил писать и повернулся к классу. Но Шон не допустил оплошности и не сразу прекратил пищать, позволив комару, прежде чем сесть, еще немного полетать.

Мистер Кларк покинул возвышение и двинулся по самому дальнему от Шона проходу между партами. Пару раз он останавливался и, заглядывая в тетрадь то к одному, то к другому ученику, проверял их работу. В конце класса учитель повернул к ряду, где сидел Шон, и остановился возле парты Анны.

– Букву «L» не обязательно писать с такой закорючкой, – сказал он. – Давай покажу. – Он взял у нее карандаш и написал, как правильно. – Видишь, как надо? Выкаблучиваться в письме так же нехорошо, как и в поведении.

Он вернул ей карандаш. И тут же, развернувшись на каблуке к Шону, отвесил ему ладонью мощную затрещину. В полной тишине она прозвучала очень громко, а голова Шона от этого удара мотнулась в сторону.

– У тебя прямо на ухе сидел комар, – сказал мистер Кларк.

Миновало два года. Шон и Гаррик сильно изменились с тех пор. Их уже трудно было назвать детьми, оба вовсю входили в юношескую пору. Словно мощное течение реки, неумолимое время несло их по жизни.

Но в этой реке были места, в которых вода текла совсем спокойно.

Одно из таких мест было связано с Адой. Мачеха обладала удивительной способностью всегда все понимать, и это находило отражение в ее словах и поступках. Она была непоколебима как скала в своей любви к мужу и его детям, которых приняла как своих собственных.

Другое такое место имело отношение к самому Уайту. Седины в его волосах немного прибавилось, но он оставался все таким же крепким, все так же громко смеялся, и ему все так же улыбалась фортуна.