— И ведь у меня опять удача, господа, нынче я не просто гусар! Пустился, наконец, в родную стихию поэзии! Молодчага Пушкин учится легкости моего стиха! Жуковский, Вяземский, Баратынский… Э, да что говорить! Разве я не самое поэтическое лицо в нашей армии? Но, господа! Жомини да Жомини, а о водке ни полслова? Пробки, пробки в потолок, господа!
Офицеры оживились. Вспыхнуло голубое пламя жженки. Захлопали пробки шампанского.
В этот момент вошли Катрин и Болховской.
Воцарилась тишина, и в этой тишине сразу же появилось что-то тревожное, зловещее.
Взгляды всех были устремлены на Болховского.
Катрин неуверенно шла к Денису, а он устремился к ней.
— Бог мой, Денис Васильевич… Два года не виделись, — едва смогла произнести она.
— Да, — сказал Денис и, склонившись очень низко, поцеловал ее руку.
Рука ее дрожала. Он чуть коснулся ее губами и тотчас отпустил.
Он поднял голову. Катрин уже не было перед ним, перед ним стоял Болховской.
Они поклонились друг другу наклоном головы и словно бы по молчаливому уговору одновременно отошли в сторону.
— Война кончилась, — негромко сказал Болховской. — Мы живы. За вами выстрел. Тут задета моя честь.
— Ребенку понятно… Я к вашим услугам, — сказал Денис, и они направились к двери.
За ними тотчас последовал ротмистр К.
Едва они вышли, Катрин вскрикнула в отчаянии:
— Остановите их! Это убийство!
— Княгиня! — сказал Эйхен, взяв ее под руку. — Здесь идет речь о чести двух благороднейших офицеров.
Она сбросила руку Эйхена и выбежала из комнаты.
По цветущей аллее шел Денис, за ним — ротмистр К., а Болховского задержала стремительно выбежавшая Катрин. Она бросилась к нему, обхватила руками, не пуская его…
В гостиной царило напряженное ожидание. Вскочил пехотный полковник, вскричав в негодовании:
— Честь, честь!.. Но ведь это глупость, господа, глупость!..
Болховской раздраженно высвободился от Катрин.
— Ты чего хочешь? Моего бесчестия? Пусти!
У нее безвольно опустились руки, а он зашагал по аллее, и она видела, как он свернул на тропинку и исчез в кустах сирени.
…Он появился на полянке.
Дениса не было. Ротмистр К., разомлев на весеннем солнце, дремал на зеленом газоне.
Болховской огляделся.
— Давыдов! — позвал он.
Никто не отозвался.
Катрин неподвижно стояла все там же, где только что он ее покинул. До ее слуха донесся его окрик: «Давыдов!» Она вздрогнула и через несколько секунд услышала два выстрела и бросилась к поляне.
Она выбежала с истерическим криком:
— Что, что, что произошло?!
— Я разрядил пистолеты, — ответил Болховской.
На него смотрели вскочивший ротмистр К. и раскрытые, недоумевающие, полные слез глаза Катрин.
А Денис шагал, пыля, по дороге, может быть, впервые в жизни пешком. Перед ним открывались холмистые дали, зеленеющие луга, распаханные нивы…
Издали, навстречу ему, шла деревенская девушка лет шестнадцати. Поравнявшись с ним и увидев барина, она посторонилась, чтобы дать ему дорогу. Но он вдруг придержал ее, улыбнулся и, чуть притянув к себе, прикоснулся к ее щеке губами и поцеловал. Она испуганно оттолкнула его, но, посмотрев на него, зарделась и улыбнулась в ответ. Он кивнул ей и зашагал дальше.
Дорога вилась зеленеющими просторами, он шел и шел. Возник голос:
Пушкин — Денису Давыдову
Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров,
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов…
Я слушаю тебя — и сердцем молод,
Мне сладок жар твоих речей,
Поверь, я снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней…
Синее небо было над ним, и в небе пел жаворонок.