Эмилио Сальгари - Последние флибустьеры

В этот момент вошел Вандо с новой бутылкой вина и бокалами.

— Как дела у раненого? — спросил Буттафуоко.

— Он — крепкий человек; ни одного жизненно важного органа клинок не задел. Через десять — двенадцать дней он полностью поправится.

— Укол пришелся слишком высоко, — слегка огорченно вздохнул Мендоса.

— Не терзайся, — утешил его Буттафуоко. — Этот человек будет гораздо полезнее живой, чем мертвый.

Потом он обратился к владельцу посады:

— У тебя есть друзья в порту?

— Флибустьеров, отказавшихся от своего опасного ремесла, хватает.

— Нам нужен уединенный домик, не вызывающий никаких подозрений, чтобы можно было там спокойно заниматься делами. Ни здесь, ни в таверне дона Баррехо мы уже не сможем остановиться.

— Я займусь твоим заказом, — немного подумав, ответил Вандо. — Еще до обеда у тебя будут небольшой домик и, если захочешь, хорошая рыбачья лодка. Тем и другим владеет бывший флибустьер Дэвида, помилованный испанцами. Теперь он ловит рыбу, но по сути своей остался сыном Тортуги. [32] Тортуга — небольшой остров у северо-западного побережья острова Гаити; в наши дни известен под французским названием Тортю.

— Больше я ничего и не прошу. Сегодня вечером мы переберемся в этот дом и перевезем туда обоих пленников.

— Каким образом? — спросил Мендоса.

— Позволь действовать мне, мой дорогой баск, и ты увидишь, как мы разделаемся со шпионами маркиза де Монтелимара. У Вандо все еще есть тот резвый индейский мальчишка?

— Да, дружище.

— Дай-ка мне перо и чернильницу. Я напишу дону Баррехо. Ручаюсь, когда этот помешанный гасконец получит мое письмо, он будет ржать так, что челюсти с места сойдут.

Как только Буттафуоко и Мендоса удалились, гасконец остался стоять один посреди улицы, под непрекращающимся ливнем, с некоторой тревогой провожая взглядом шестерых братьев, накинувших на себя серые плащи с капюшонами; в руках они держали дымящие свечи, которые отчаянно сопротивлялись потокам лившейся с неба воды.

Почтенную команду, сформированную седобородыми монахами, как мы уже сказали, возглавлял хромой пономарь, продвигавшийся какими-то лягушачьими скачками; в руках у него болталось ведро, полное святой воды.

Бедный гасконец с большим удовольствием закрыл бы дверь перед братьями, хотя и был добропорядочным верующим, и пошел бы спать, но в те времена со святой братией лучше было не шутить; за любую обиду они могли с лихвой отомстить. И вот дон Баррехо, вынужденный вопреки своему желанию радушно принять монахов, любезно распахнул обе створки двери и каждому из седобородых поцеловал шнурок на поясе. Так он продемонстрировал свои христианские чувства.

— Кого я должен благодарить за честь, оказанную мне в столь поздний час? — спросил гасконец. — Здесь нет мертвецов, которых надо было бы препроводить на кладбище.

— Зато здесь есть привидения, — ответил румяный толстяк в рясе.

— Да, когда-то были.

— Как это когда-то!.. — удивился монах, вскинув брови. — Всего полчаса назад к нам пришел офицер городской стражи и объявил, что ваш винный погреб полон дьяволов.

— Но теперь, повторяю, их там нет; я только что спускался туда и не слышал никаких шумов, не видел ни одного сатаненка, ни одного сатанищи.

— Мы сами хотим убедиться в этом, — ответил монах. — Терпеть вражью силу недопустимо.

— Ну, если святые отцы захотят следовать за мной, пойдемте поохотимся на призраков, — сказал гасконец.

Потом он взял лампу и зашагал впереди хромого вождя, ставшего белее свежевыстиранного белья. Шестеро монахов спустились по просторной лестнице, очень напоминавшей дворцовую, и вскоре оказались в погребе, где быстро забормотали молитвы, то и дело осеняя себя крестным знамением.

Гасконец тоже забормотал что-то нечленораздельное и время от времени хватался за хромого — будто бы в приступе необоримого страха.

Когда с молитвами было покончено, самый старый из братьев начал благословлять бочки и стены, дабы прогнать в ад призраков и дьяволят. Подойдя к большой бочке, в которую был запрятан несчастный Пфиффер, он нерешительно остановился.

— А что это за звук слышится там, внутри бочки? — спросил он, поворачиваясь к гасконцу.

— Так бурлит молодое вино, святой отец, — невозмутимо ответил дон Баррехо.

— Вы в этом уверены?

— Господи, мой Боже!.. Я же сам заливал его в бочку три дня назад.