Яков Свет - Одиссея поневоле [Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевствах Кастильском и Арагонском]

Реки-сестры Одьель и Рио-Тинто, слив в низовьях свои воды, прорываются к морю через низкие песчаные гряды. По краям этих гряд унылые дюны, голые или в струпьях чертополоха.

Места здесь скудные, и пусть уныла эта палосская земля, однако у тех, кто родился на берегах Одьеля и Рио-Тинто, от запахов вереска, прелой травы и влажного песка замирают сердца.

— Гляди-ка, Обмани-Смерть, не мыс ли это Умбрия? Ну да, этот утиный нос ни с чем не спутаешь! Кто у руля? Сеньорпералонсо? Прекрасно! Уж он-то проведет судно в Рио-Тинто с закрытыми глазами. Молодец, взял влево, теперь отмель Сальтес нам не страшна!

Все столпились на носу, корма безлюдна, все смотрят вперед, никто не оглядывается назад. Только у Педро Желтоголового голова вертится во все стороны, любопытен он, как сорока.

— «Пинта»! Смотрите, «Пинта» идет за нами!

Право же, спятил на радостях этот юнец. Откуда «Пинте» взяться, если потерялась она в азорских водах и не было ее в Лиссабоне?

Все давно отмолились за упокой двадцати шести утопленников, и адмирал простил покойному Мартину Алонсо его грехи.

«Пинта»? Да, и вправду, это она! В полумиле от «Ниньи» за ее кормой идет корабль Мартина Алонсо. На левом берегу показался монастырь Рабида, от него до Палоса ровно три мили.

Палос! Двести двадцать пять дней назад адмирал вышел из этой гавани и взял курс на земли Индий. Девяносто безумцев покинуло кастильские берега, чтобы найти гибель в море-океане. Отцы, матери, жены, братья и сестры палосских моряков Колумбовой флотилии молили господа о чуде. И чудо свершилось. К дощатому причалу подходит «Нинья», за ней следует «Пинта».

Но еще до того как «Пинта» подошла к причалу, Мартин Алонсо Пинсон приказал спустить на воду лодку и незаметно пристал к берегу. И через несколько дней он умер [17] Умер 20 марта 1493 года, через пять дней после прибытия в Палос. Увы, неизвестна судьба индейских пленников Мартина Алонсо Пинсона. Во всяком случае ни один из них не вернулся на родину. . И никто не узнает, какие тайны он открыл на исповеди, каким образом объяснил, почему дважды бросил адмирала.

Пленники-индейцы сошли на кастильскую землю. Девять выходцев из Нового Света, сбившись в кучку, стояли на палосской пристани и с тоской глядели в сторону заката. Стояли у ворот Кастилии, на чужой земле Чужого Света.

31 марта 1493 года адмирал выехал в Севилью. Его сопровождали двенадцать спутников: шесть белых христиан и шесть индейцев-язычников.

Девять пленников привез адмирал в Палос, и трое из них — два кариба и смертельно больной Санчо — остались в этом городе. В Барселону, ко двору их высочеств, взяты были Диего, Гуакагана, кариб Бехечо, Пако, Пеле и Алонсо. Накануне в Триане, заречном пригороде Севильи, адмирал утвердил порядок процессии.

«Король» Гуаканагари загодя обеспечил адмиральский кортеж необходимым реквизитом. Все шесть индейцев получили золотые маски-гуаясы и великолепные пояса-себы. Пришлось слегка ощипать попугаев и украсить головы пленников пышными перьями. А для своих пернатых любимцев Обмани-Смерть раздобыл в Триане прекрасные клетки. Осталось только восемь попугаев, скитания по морям и землям даром и для них не прошли. Вид у них был унылый.

Адмирал, возглавляя процессию, ехал на белом коне. На нем были алый плащ и алая шляпа со страусовыми перьями. Индейцы в масках и в полном праздничном уборе шли вслед за адмиралом, а за ними следовали носильщики с птичьими клетками.

Прекрасна весенняя Севилья, царица кастильских городов. Цвели, роняя нежные лепестки, лимонные, гранатовые, вишневые деревья, цвели яблони и каштаны, цвели весенние розы, и по живому ковру из цветов по узким севильским улицам шла адмиральская процессия к кафедральному собору.

Лукавые обманщицы, эти улицы. Неказисты они с виду: ряды белых стен с окнами-щелями, а то и вовсе без окон, но переступи порог любого дома, и ты уже не в Кастилии, а в Дамаске или в Бухаре.

Двести сорок пять лет назад король Фердинанд III Кастильский штурмом взял Севилью, но ни ему, ни его преемникам так и не удалось вытравить вольный дух мавританских жизнелюбцев.

Как и встарь, в жемчужной пыли фонтанов дремлют севильские патио — внутренние дворики, серебристые ручейки орошают прелестные клумбы и бормочут в канавках, выложенных зелеными, лазурными и золотистыми изразцами.