Крис Хамфрис - Кровь Джека Абсолюта

Джек закашлялся, проклиная эти серые тучи, в каких тускнел лоск любого наряда, но более доставал его шум. В Вестминстере, в окрестностях аббатства Святого Петра царила умиротворяющая тишина, там либо учились, либо молились, здесь же помимо грохота стройки не умолкал иной рокот, состоящий из сотен и тысяч голосов старающихся перекричать друг друга людей. Это был голос самого города, он делался много громче на Керзон-стрит, улице, не лишенной претензии на аристократичность, где тем не менее вовсю надрывались торговцы, скрипела набитая хламом тележка старьевщика, а звучное чистое сопрано уличного слепого певца мешалось с бранью девиц из кабачка «Устрицы и миноги». И запах! Столь же густой и неотвязный, как окружающий гвалт, он шокировал обоняние смесью разнообразнейших ароматов и вони. Отовсюду, со всех сторон и одновременно разило жареной рыбой, тушеным мясом, еще дымящимся лошадиным навозом, дешевой и дорогой парфюмерией, а также потом сотен и сотен немытых, надушенных, спешащих по своим делам горожан. Здесь, как-то уживаясь друг с другом, соседствовали и фермерские задворки, и фабрики, и продуктовые лавки. Это был филиал Бедлама [18]с его необузданными обитателями. Это был Лондон… и Джек его обожал.

Хотя он и опаздывал, ему настоятельно требовалось заскочить в два магазинчика. На Беркли-сквер, в «Горшке с ананасами», был лучший в городе выбор сластей. Там он приобрел полфунта засахаренных фруктов и небольшой, плотно закупоренный горшочек. В результате около десяти шиллингов улетучилось из его кошелька, но в нем приятно позванивали монеты, полученные за вырванную у Харроу победу, да и в любом случае трата была не напрасной. Вид любимого лакомства вмиг вернет ему расположение Клотильды, наверняка рассерженной непунктуальностью своего кавалера. А Фанни… что ж, Фанни любит персики в коньяке.

Второй магазинчик располагался чуть ниже, там, где Бруэр-стрит поворачивала к Нейвз-акр [19]. Что говорить, этот темненький даже в солнечную погоду квартальчик своему названию соответствовал идеально и давал приют скопищу мелких лавчонок, среди которых Джек обнаружил весьма экзотическую аптеку, со стен которой свисали гроздьями человеческие конечности и черепа. Конечности, казавшиеся жутким свидетельством рьяности полевого, пьяного в стельку хирурга, как и глаза, помещенные в банки, были искусственными, черепа же, по уверениям хозяина-португальца, принадлежали наполовину знаменитым разбойникам, наполовину лордам-якобитам, казненным после восстания 1745 года. То же самое этот вертлявый и, несомненно, пробавлявшийся колдовством человечек говорил о повсюду валявшихся связках зубов. Но самым чудесным и завораживающим отделом аптеки был закуток, где стояли разнообразные чучела. Всяких рысей, волков, рыб, а также многих других занимательных тварей, обитающих в Африке и на Востоке. Они поражали воображение, и самое из них диковинное Джек, будучи не при деньгах, за полкроны на прошлой неделе попросил придержать для себя. Диковина стоила гинею и должна была порадовать сердце его истинной возлюбленной. Клотильды, не Фанни.

Кстати, дом ее уже был в двух шагах. Стоило только пройти по Комптон-стрит и проскочить через узкий проулок. И все. И ты уже на Трифт-стрит, прямо перед особняком ювелира-француза, о чем свидетельствовала покрытая позолотой вывеска, увешанная бутафорскими кольцами и колье.

Четыре года он дважды в месяц поднимался на это крыльцо и в первые три — с естественным отвращением школяра, зато в последний — с огромной охотой. И стимулом к тому был отнюдь не язык лягушатников, которым, надо сказать, он владел уже вполне сносно. Нет, его теперь привлекало сюда совсем иное наречие, именовавшееся la langue d'amour! [20]

Звякнули колокольчики, Джек вошел в лавку. Она была совершенно пуста.

— Bonjour [21], — произнес он недоуменно.

— Да?

На зов откликнулся не месье Гвен, а его подручный, Клод. Он вышел из мастерской, вытирая руки полировальной тряпицей.

— Ah, c'est toi, Jacques. Mon brave, comment vas-tu aujourd'hui?

— Tres bien, Claude. Et vous?

— Bien. Il fait beau, non?

— Tres beau. [22].

Джек пялился на молодого французика, мечтая о том, чтобы обмен формальностями закончился как можно скорей. Он и так опоздал, у него мало времени, а этот Клод… ох этот Клод! Он появился тут совсем недавно и по той же причине, по какой месье Гвен перевез в Англию все свое семейство еще лет десять назад. Франция продолжала преследовать гугенотов, и Джек считал своим долгом симпатизировать людям, бежавшим от произвола Бурбонов, но этот парень… он был… чересчур уж француз. Джек, конечно же, ни в малой степени не являлся расистом: его лучший друг Маркс был евреем, а уроки бокса ему давал негр, и он нисколько не обижался на получаемые от него колотушки, но лягушатники — дело другое. Они, во-первых, исконные враги англичан, а во-вторых… этот Клод не демонстрировал ни малейшего намека на благодарность за убежище, которое ему предоставили… взять хотя бы его постоянное и фамильярное «ты»! Нет, Джек, несомненно, мог общаться на равных… ну с кем угодно. С фермерами, например, или даже с бродягами. Но в рамках английской добропорядочной уважительности. Будь то поэт, депутат парламента или, допустим, король. Однако какой-то приказчик какого-то иноземного торгаша мог бы, кажется, проявлять к нему больше почтения. И не только к нему. Джек ведь видит, как этот молодчик поглядывает на Клотильду. И вдобавок к тому он до приторности смазлив.