Александер Кент - Мичман Болито

— Как можно так обращаться с людьми! — гневно воскликнул Дансер.

Услышав эту реплику, старый парусный мастер хмыкнул:

— Подожди, пока не увидишь прогон сквозь строй флота, дружок, тогда тебе будет от чего поблевать!

Когда команда принялась за обед из солонины и каменной твердости сухарей, запиваемых пинтой кислого красного вина, Болито ни от кого ни услышал ни слова гнева или сочувствия. Похоже, что как и на его предыдущем корабле, здесь действовало правило: попался — значит виноват. Виноват в том, что попался. Такое убеждение давало о себе знать даже в мичманской каюте. Первоначальные волнения и страх от незнания, что и когда делать, уступили место новому чувству единства, силу которого ощущал даже Иден.

На первом месте — еда и удобство, а рискованность плавания, в которое их отправили — дело второе. Крохотный отсек, прилепившийся к изогнотому борту корабля стал их домом, пространство между парусиновой дверью и сундучками — местом, где они день за днем поглощали грубую пищу, делились секретами и опасениями, и учились друг у друга.

Если не считать нескольких убогих островков и двух прошедших на большом расстоянии кораблей, «Горгона» была одна в целом океане. Каждый день мичманы собирались на юте для упражнений в навигации, проходивших под бдительным оком Тернбулла. Солнце и звезды приобрели для некоторых из молодых людей совершенно новый смысл, в то время как старшим предстоящее производство в лейтенанты казалось не таким уж далеким и невозможным.

После одного особенно тяжкого учения с тридцатидвухфунтовыми орудиями Дансер воскликнул в сердцах:

— В этом Трегоррене сидит дьявол!

— П-подагра — вот его дьявол, Мартин, — к изумлению всех заявил маленький Иден. В ответ на удивленные взоры он тоненьким голоском пояснил:

— Мой о-отец — аптекарь в Б-бристоле. Его часто вызывали на т-такие случаи. — Юноша уверенно кивнул. — Мистер Трегоррен п-поглощает слишком много б-бренди.

Вооруженные новым знанием, мичманы с большим интересом принялись наблюдать за поведением четвертого лейтенанта.

Трегоррен расхаживал вдоль палубы, ныряя под низкие бимсы, тень его металась между пушечными портами, словно гигантский призрак. Тем временем у каждого большого орудия его расчет ожидал команды лейтенанта: заряжать, накатить, уменьшить или увеличить угол возвышения. Каждая пушка весила три тонны, ее обслуживало пятнадцать человек. Еще столько же застыло у орудия с противоположной стороны. Любой из них прекрасно знал, что делать и готов был выполнить какую угодно команду. Недаром Трегоррен внушал им: «Я вас маленько поколочу, но это ничто в сравнении с тем, что сделает с вами противник, так что пошевеливайтесь!»

Болито сидел за подвесным столиком в мичманской каюте. Мерцающая в старой раковине свеча старалась добавить хоть немного света к тусклым лучам, просачивающимся сквозь световой люк. Он писал письмо матери. У него не было даже примерного представления, когда она получит послание, и получит ли вообще, но ему приятно было почувствовать связь, соединяющую его с домом.

Благодаря привилегии помогать Тернбуллу в лекциях по навигации и ежедневному тщательному изучению штурманских карт он знал, что первый этап их путешествия подходит к концу. Четыре тысячи миль, сказал капитан, и, разглядывая линии на картах, где отмечалось их ежедневное положение, определяемое по солнцу и исчисленное по курсу и скорости, мичман ощущал так хорошо знакомое возбуждение от предстоящего свидания с берегом. Шесть недель прошло с момента, когда они подняли якорь в Спитхеде. Постоянная смена галсов, уборка и постановка парусов. Курс корабля зигзагами расчертил карту, напоминая траекторию полета подраненного жука. Быстроходный фрегат давно бы уже покрыл это расстояние и был бы на обратном пути в Англию, с досадой подумал Болито.

Наверху, двумя палубами выше, раздались приглушенные крики. Рука Болито застыла в воздухе. Он потушил свечу и осторожно убрал ее в сундучок, недописанное письмо сунул под чистую рубашку. Мичман поднялся на верхнюю палубу и взобрался на продольный мостик бакборта, на вантах которого устроились Дансер и Гренфелл, вперявшие взоры в линию горизонта.

— Земля? — спросил Болито.

— Нет, Дик, корабль! — ответил Дансер.

В ярких лучах солнца лицо его было смуглым и серьезным. Уже непросто вспомнить про дождь и пронзительный холод, подумал Болито. Море было синим, как и небо, а свежий ветер не таил в себе ни малейшей опасности или угрозы. Высоко над палубой марсели и брамсели сияли, как белые раковины, а вымпел на грот-мачте вытянулся в направлении левой скулы словно алое копье.