Алексей Сергеев - Стерегущий

Привычка осталась с детства: заболеешь — укрывайся сразу двумя шерстяными одеялами, подоткнувшись ими с боков.

Вестовой поставил на столик самое необходимое при морской простуде — бутылку рома. Так учил лейтенанта Сергеева его дедушка: «Сто лет не пей, а при болезни рому выпей».

Александр Семенович через силу, как лекарство, выпил одну за другой две рюмки крепкого напитка, подтянул одеяло до самых глаз и сразу же согрелся. Потом его бросило в жар, и стало казаться, что койку качает, как в мертвую зыбь. От выпитого ли рома, или от жара мысли слегка стали путаться, выхватывая из памяти отдельные штрихи прошлой жизни…

Давным-давно не был Сашутка в этих маленьких горенках с крашеными полами, с мебелью в чехлах из корабельной парусины, с незабываемыми запахами за десятки лет обжитого уюта и домовитости. Чем тут только не пахло! Тут и аромат сухих грибов, да не каких-нибудь, а отборнейших красных и белых, и разных ягод, которых в городе, как говорит бабушка, ни за какие деньги не сыщешь… Ну, а здесь, дома, ягод не продают, для себя собирают. Ешь на здоровье… А не съешь, можно варенье сварить, засушить или залить водкой, чтобы наливка на зиму была. Когда сам дедушка ее пригубит, а когда гости приедут чужого попробовать. «Гости, прости господи, — говорит бабушка, — разорение…»

«Ну вот и дома… Дома!» — думает Сашутка, пропуская мимо ушей бабушкин голос, и слышит, как в сонной тишине однообразно тикают часы, а откуда-то из подпола доносится песня сверчка, а вот, пугаясь собственных шорохов, выкатились на воровской промысел юркие мыши…

Спаленка у Сашутки маленькая, но сколько дорогих детскому сердцу, родных и значительных вещей вместила она!

Комод с пузатыми, как виолончель, наружными стенками притиснул к углу детскую кроватку с пологом и сеткой. Напротив комода книжный шкаф. Чуть отступя от него, ближе к окну, клеенчатое кресло с наброшенной бисерной вышивкой, с растопыренными налокотниками, на которые можно положить голову и даже вздремнуть полулежа.

А перед креслом, боком к окну, в промежутке между двумя полосами портьеры, связанной еще прабабушкой, письменный стол из персидского ореха с семью ящиками. Портьера на окне, как узор; в тонкие кружева ее любит заглядывать лунная голубая ночь.

Кроватка с сеткой и пологом родовая, знаменитая. В ней спит не только Сашутка, но когда-то спал и его отец, про которого матрос Никитин, оставшийся после флота вольнонаемным вестовым у дедушки, крикнул как-то, полвека назад, вбежав в дедушкину спальню: «Вставайте, ваше высокоблагородие! Их благородие мичман Сенечка из Севастополя приехали».

Дедушка тогда в первый раз увидел сына офицером, при всех «Георгиях», честно заслуженных на севастопольских бастионах, и только поэтому простил своего вестового. А то бы припомнил старый матрос, как вбегать в офицерскую спальню без стука! Знать надо: даже когда на палубе крикнут «Аврал! Свистать всех наверх!», и то сначала к офицеру в дверь постучать следует, прежде чем войти.

Дедушка знал и умел соблюдать морские порядки. Но еще строже относилась к соблюдению морских правил бабушка, истолковывая их всегда на свой лад.

— У кого форменка чистая, — поучала она внука, — на того и бог во все глаза смотрит, от морской болезни и от бури спасает. Видит, что моряк правильный, чего с него взыщешь? Кто неаккуратный, или фуражка на голове пнем надета, чисто, прости господи, как воронье гнездо, с того, конечно, можно и голову снять. Зачем такому моряку голова, если он сам как пугало на огороде: что ни надень, все ладно, а люди смеются.

Солнышко по утрам еще стояло невысоко, как в спаленку входила бабушка в черной кружевной наколке на серебряных волосах. Она заставляла Сашутку вставать, не шалить около медного рукомойника с ледяной, прямо из колодца, водой, помогала чистить зубы сыпучим порошком с прохладным запахом мяты; потом одевала в красную канаусовую [1] Канаус — плотная шелковая ткань. рубашечку с серебряным кавказским кушачком или в синюю форменку. И все это делала с наставительными присказками. Век их не переслушаешь — русские ведь, свои, лучшие в мире! В плавучей жизни потом, когда взгрустнется вдали от родины, куда как пригодятся!

Чай пили вдвоем с бабушкой за круглым столом. Это «по-нарочному» называлось «чаем». Прямо в самоваре был заварен кофе с цикорием с собственной грядки дедушки, к которой он никого не подпускал, пока не снимал всего цикория.