Мор Йокаи - Когда мы состаримся

Все даже среди бела дня обходили этот подозрительный стог. Что же это за смельчак, который не боялся туда наведываться и ночью?

Чьи шаги оглашали топкие мшистые просторы, когда месяц, окружённый предвещавшим дождь туманным ореолом, струил свой серебристый свет, придавая окрестностям жуткий, призрачный вид, и топь заволакивалась мглистой пеленой испарений; когда отсыпавшиеся днём болотные твари оживали и кваканьем, шипеньем, шорохом возвещали, что здесь — царство прели и смрада; когда выпи перекликались со своих тростниковых гнёзд, волки возносили к небу тоскливый вой, а месяц застилало облако, похожее на что-то ему шепчущее привидение, и трепет пробегал по камышу, и тишина наступала мёртвая, ещё более пугающая, чем всё таинственное ночное разноголосье?.. Чьи это шаги?..

Одинокий всадник пробирается по топкому бездорожью.

Конь его проваливается по брюхо, след копыт тотчас затягивается тиной; единственные вехи — стебли тростника, заломленные по пути отсюда.

Смышлёный конь зорко их примечает, раздувая ноздри, нюхом помогая себе не заблудиться в беспорядочно переломанной чаще. Но вот кончился тростник, впереди — торфяник с его перепутанной, переплётшейся травянистой растительностью, не сохранившей никаких прошлых следов. Тут острое зрение помогает сообразительному животному. Ловко выбирает оно островки твёрдой почвы, перескакивая с кочки на кочку. Меж ними зеленеет трава, даже с жёлтыми цветами, но конь знает, чует, у него есть опыт: это — обманчивый, тонкий покров, под ним — жадная глубь, заполненная болотной жижей торфяная выработка; шаг — и она поглотит ступившего на мшистую мураву. Миновав торфяник, конь дальше идёт своей опасной, угадываемой болотной тропой.

А что же всадник?

А он спит себе.

Спит прямо в седле, пока лошадь петляет по этому богом проклятому месту: слева — погибель, справа — погибель, внизу — разверстая могила, кругом — ночная пелена. Спит всадник, клонясь корпусом взад-вперёд, поматывая головой. То вдруг подымет её, наподобие седока в повозке при сильном толчке, то, дремля, опустит опять. И однако же, крепко сидит в седле, будто влитой. Спит лишь его голова, руки-ноги бодрствуют. Ноги упёрлись в стремена; одна рука сжимает поводья, другая — двуствольное ружьё с курками на взводе.

Смуглое лицо его в лунном свете кажется ещё смуглее, длинные курчавые волосы спутанными завитками выбиваются из-под шляпы. Орлиный нос, чёрные усы и борода в свой черёд выдают цыганское происхождение. На нём заношенный синий доломан с накидными шнурами-петлями, кое-как застёгнутый вкривь и вкось. Поверх доломана — прихваченный поясом бараний тулуп с порядочной дырой: зацепился где-то и вырвал кусок.

Сладко спит верховой; по таким делам и местам, видно, ездил, что отдыхать было некстати и некогда. Но теперь он дома, теперь ни души кругом, можно спокойно приклонить голову — на шею лошадиную.

И конь будто чувствует, что хозяин спит: старается лишний раз не тряхнуть, даже тучи липнущих кусачих мошек отгоняет. Знает, что иначе разбудит седока, а в том нет пока нужды.

В тёмном низкорослом ивняке кружащиеся огоньки встречают коня. Со стебелька на стебелёк перелетают они, паря в воздухе, как язычки незримых лампадок; танцуют, то сливаясь, то вновь разлучаясь. Будто призраки настоящего огня: светятся, ничего не освещая. Это блуждающие огни: испускаемое мёртвым тленом зыбкое мерцание.

Конь, однако, всхрапывает при виде этих огоньков, хотя не раз их видел, знаком с их повадками. Знает, что их влекут, притягивают к себе живые существа, вослед которым они устремляются, порхая, неотступно маяча вокруг, словно желая сбить, увлечь прочь с верного пути.

Вот уже над головами всадника и его коня зароились эти светящиеся ночные мотыльки; один прицепился к шляпе и с ней, качаясь, поплыл дальше.

Лошадь фырканьем встречает этот рой, и он рассыпается перед ней. Но всадник от фырканья просыпается, озираясь на провожатых-светлячков. Один спархивает с его шляпы на поднявшуюся поправить её руку. Всадник даёт коню шпоры, чтобы отвязаться побыстрей от тучи этих дразнящих, донимающих кобольдов.

На повороте стайка призрачных могильных огоньков разделяется, главную её часть относит в сторону, но несколько всё упорствуют, не отстают, как бдительные дозорные не упуская из виду, то опережая, то сопровождая верхового.

Тот натягивает поводья, сдерживая коня, и принимается считать порхающие вокруг огоньки.