Розмэри Сатклиф - Песнь меча

Бьярни не привык к таким мыслям. Он удивился самому себе и чуть не поперхнулся элем, но Ангарад наклонилась к нему и похлопала по спине, и все вновь стало на свои места.

Вырез ее шафранового платья был гораздо глубже, чем ворот рубашки, и, когда она нагнулась, то, что висело на шелковой нити, выпало из-за пазухи, и он увидел кольцо — массивное золотое кольцо, сильно потертое, с темно-зеленым камнем. Она протянула руку, как будто хотела поймать его и спрятать на груди, но передумала и оставила висеть на виду, и Бьярни решил, что она не будет возражать, если он спросит о кольце.

— Ты потерла им волдыри на руке того ребенка?

— Золотое кольцо лучше всего отводит волдыри, как и хвост черной кошки, но его у меня нет.

Она вдруг сняла с себя нить и протянула ему.

Он помедлил минуту, прежде чем взять.

— Оно волшебное?

— Только для ребенка, у которого пошли волдыри. Я пользуюсь им, потому что оно мне дорого. Оно принадлежало моему отцу, а до него — его отцу, и так до древних времен, когда римские солдаты построили большую крепость, чтобы защитить бухты Англси.

Бьярни повернул кольцо, и зеленый камень заблестел в свете пламени. На нем было что-то высечено — какая-то рыба… он нагнулся поближе к огню и увидел, что это дельфин.

— Моряки говорят, что, если дельфины следуют за кораблем, плаванье будет удачным.

Он вернул ей кольцо, она повесила его на шею и спрятала на груди.

— Оно велико для моей руки, — сказала она. — Но в доме не осталось мужчин, чтобы носить его…

Этим вечером она была мила и спокойна, они сидели у торфяного огня, под ячменным снопом, а Хунин, растянувшись неподалеку, гнался во сне за зайцами. Они болтали, как никогда раньше, по очереди рассказывая друг другу обо всем на свете, словно дети, поклявшиеся в вечной дружбе. Бьярни рассказал о своем детстве в Норвегии, до того как приплыл на запад к своему брату в Рафнглас; он редко вспоминал об этом в последние пять лет и даже не думал, что это так важно для него. Ангарад же рассказала о тех временах, когда полуразрушенное ныне хозяйство кипело жизнью, об отце и брате, пока их не постигли беды. И тут она упомянула Ривеллана.

Бьярни нахмурился.

— Да, он тоже был частью той жизни, — сказала Ангарад. — Он рос здесь, в доме моего отца, и дружил с моим братом. Но уже тогда он был алчным — хотел заполучить землю и все, чего только ни пожелает; его отец был главным королевским сокольничим, и ему ото всего полагалась львиная доля.

— Разве королевский сокольничий — такой важный человек? — удивился Бьярни. — Он же только ухаживает за охотничьими птицами короля?

Она рассмеялась.

— Королевский сокольничий не ухаживает за птицами, это делают его подчиненные. Например, королевский факелоносец несет перед королем факел только в праздничные дни, а королевский лесоруб не таскает сам дрова и торф, чтобы разжечь огонь в Каминном зале. Только королевский гусляр, королевский капеллан и первый рыцарь всегда должны быть рядом с королем, чтобы исполнять свои обязанности. Остальные просто носят титул как знак власти и почета и почти ничего не должны делать. Когда Ривеллан стал королевским сокольничим после своего отца, он еще больше уверился в том, что любое его желание должно быть исполнено. И он пожелал меня — мне тогда было двенадцать лет, и в этом возрасте уже можно вступать в брак, хотя он был на десять лет старше. Он пришел к моему отцу, но тот отказался отдать меня против моей воли. Между ними вспыхнула вражда. А мой отец уже был болен. Думаю, он отослал меня в обитель, когда почувствовал, что умирает, чтобы защитить от того, что могло случиться после его смерти.

— Ты не возражала? — спросил Бьярни. Он не представлял себе Ангарад в затворничестве, среди святых сестер.

— Это лучше, чем выйти замуж за Ривеллана, — спокойно ответила Ангарад.

За окнами поднялся ветер, он подхватил дым и заволок дальний угол комнаты голубоватой дымкой. Старик закашлялся, и Ангарад встала, чтобы принести ему воды, а затем вернулась к огню. Они заговорили о другом, и она рассказала, как ей жилось в монастыре, о сестре Аннис, научившей ее врачевать, о сестре Гарнифлейт, настолько жадной, что она украла медовые пироги, которые матушка-настоятельница отложила для гостей, и пыталась свалить все на Мусис, монастырскую кошку…

Вдруг Хунин поднял голову и замер, глухо рыча. Бьярни взглянул на Ангарад и прислушался, но ничего не услышал в неторопливых порывах ветра. Он положил руку на шею пса и почувствовал, как у того шерсть встала дыбом. Спустя несколько мгновений в тишине долины раздался топот конских копыт.