Дарья Плещеева - Слепой секундант

Андрей проснулся и… увидел. Увидел узор — желтый на черном поле, отчего-то турецкий, с завитками. Узор не уходил, только менялся, завитки вертелись, возникали круги и ромбы. Он сел.

— Ты что, сударик мой драгоценный? — спросил Еремей. — Выспался? В нужник пойдешь?

— Пойду. А что, дяденька, который час?

— Ты так разоспался — я тебя будить пожалел. А время — одиннадцатый час. Сейчас сведу тебя и крикну Эрнесту, чтобы кофей сварил. Вот отчего у русского человека кофе выходит не таков, как у немца?

— И позови господина доктора. Что-то у меня перед глазами мельтешит.

— Господи Иисусе! — Еремей выбежал.

Но вместо Граве, который был занят с посетителем, вошел Венецкий.

— Что стряслось? — спросил он. — Дядька Еремей козлом скачет!

Андрей сквозь повязку потрогал глаза.

— Я не знаю, — ответил он, — кликни старика. Обещался мне услужить, а сам сбежал. Как там у вас?

— Ведем военные действия, — отвечал граф. — Затеяли правильную осаду, подсылаем лазутчиков. Я возил Машу к госпоже Поздняковой, она берется угомонить мою матушку, когда та вернется из Новодевичьей обители. Ее духовник туда отправил дня на три пожить, там две инокини уж такие праведные — с ними велел вместе молиться. Но я матушку знаю — ее благочестия ненадолго хватит.

— Как Маша?

— Мы с ней уговорились тут встретиться. Маша… — Венецкий засмущался. — Машенька… Она во Второй Мещанской сейчас… К госпоже Ольберг поехала…

— Что за госпожа?

— Ох, Соломин… Ну, тебе-то можно сказать!.. Ученая повивальная бабка. Да, да, кто бы мог подумать? Так, сразу? Я не поверил!

— Поздравляю… — еле выговорил Андрей. — Ты, видно, полагал, что младенцев в капусте находят?

Ворвался Еремей.

— Сейчас, сейчас он идет!

— Да сведешь ли ты меня?.. — начал было Андрей.

Вошел Граве.

— В закрытых глазах, говоришь, мельтешение? Не может того быть.

— Еще как может. Прямо какой-то персидский ковер.

— Хорошо. Сейчас ты сядешь, но очень медленно, — сказал доктор. — И я сниму повязку. Открывай глаза понемногу, сперва — узкой щелочкой.

— Не бойся, — подбодрил Венецкий. — Только не бойся!

— А я и не боюсь.

Андрей сел, повязка исчезла с лица, он чуть приподнял веки. Перед глазами был серый туман — не беспросветный, а серый, даже коричневатый, и светлая полоса на нем — лишь немногим светлее прочего. Чем шире делалась узкая щелочка — тем толще эта полоса. Наконец она в высоту стала больше, чем в ширину.

— Что видишь? — спросил Граве.

Андрей рассказал.

— А теперь?

— По светлому прямоугольнику темная полоса легла поперек.

— Это моя рука, Соломин.

— Это его рука! — закричал Венецкий. — Ты видишь ее! Ты ее видишь!

— Погоди орать, твое сиятельство… Что с моей рукой? Я поднял ее или опустил?

— Опустил, — сказал Андрей. — А теперь поднял… А теперь убрал.

— Есть. Получилось. Ей-богу, получилось. Как — не ведаю! — воскликнул Граве. — Не должно было! Не должно, понимаете?! И вот!.. Соломин, коли ты хочешь, чтобы зрение восстановилось, ты должен еще долго пролежать. Твоей дурной голове необходим полный покой. Понимаешь? — Граве снова обвязал Андрееву голову свернутой косынкой черного шелка.

— Понимаю. Но только я дал слово.

— Что за слово?

— Я обещан — когда смогу видеть, то найду одну женщину. А теперь я уже вижу, и потому…

— Царь небесный! — воскликнул Венецкий. — Ты видел только полосу!

— Лежи и не пытайся вставать, — велел Граве.

— Но я дал слово!

— Граф, ты видишь, что творится? — спросил доктор. — За ним не досмотришь — так он убежит и ощупью станет на Невском искать свою прелестницу, пока его не повяжут десятские и не сволокут к частному приставу. Послушай, Соломин, ты можешь найти ее, и не покидая постели. Расскажи, кто такова, и Венецкий привезет ее прямо сюда. С его деньгами и дворней это плевое дело. Даже коли приняла постриг — выкрадет из обители. В Париж укатила — из Парижа доставит.

— Да, да, я твой должник и ради тебя не только в Париж — в Гишпанию ехать готов, — подтвердил Венецкий. — Кто такова?

— Я не знаю ни имени, ни роду-племени, и хороша ли собой — тоже не знаю.

Граф и доктор переглянулись.

— Но она хоть молода? — неуверенно спросил граф.

— Голос молодой. Возможно, и не очень хороша собой — сказывала, что у нее кривой нос, зубы, как у бабы-яги, черней арапа, и плешь во всю голову. Книжки философские читает, но бывает добродушна и весела… Из смольнянок. Да это — та особа, которая увезла Машу из монастыря и спрятала в Гатчине!