Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Хесу-у-с!..

Томасито и я вздрогнули, но Хесус, занятый возведением крепостной стены, даже не шевельнулся.

— Хесу-у-ус! — снова нетерпеливо крикнул дед.

Томасито вскочил, отбросил литеры и побежал взглянуть, в чем дело. Столкнувшись неожиданно с отцом, Томасито нечаянно выбил из его рук тигль, который тот с трудом нес, обжигая руки, и расплавленный свинец вылился на ногу моему меньшому дяде, прожег чулок и башмак. Не смея крикнуть, бледный, с широко открытыми глазами, Томасито, боясь отцовского гнева, замер на месте. Дед выругался, но это был человек быстрых решений: молниеносно он вытащил и раскрыл свой нож, разрезал башмак, сорвал его вместе с чулком и кожей, чтобы раскаленный металл не обжег всю ногу.

Насмерть перепуганные женщины поспешили перевязать рану. Дед, схватив в руки плеть, бросился на Хесуса, которого он считал виновником несчастья. Хесус увернулся от удара и метнулся в сторону, к кладовке. Яростно размахивая плетью, дед кинулся за ним в погоню.

Желая во что бы то ни стало помочь дяде избежать расправы, я из-под навеса кричал, подсказывая ему, куда бежать:

— Сюда, Хесус! Назад! Назад! Он схватит тебя!..

Не знаю, как мне не влетело в тот день от разгневанного деда. Зверски избитый Хесус лежал пластом в глубине сада. Томасито провалялся немало дней, прежде чем зажила рана. След страшного ожога сохранился на всю жизнь.

Несколько дней спустя я чуть было не погиб.

Возвращаясь из школы один — Томасито еще был прикован к постели, — я повстречался с мальчишкой намного выше меня ростом, по прозвищу «Синий язык», который предложил мне пойти искупаться в так называемой Брасильской луже. Мне никогда прежде не случалось купаться в реке, но, увлеченный рассказами «Синего языка», я поспешно согласился, хотя, по правде, и было страшновато — ведь я шел туда без разрешения деда или бабушки.

Когда мы пришли к реке, я был ошеломлен поразительным зрелищем, впервые открывшимся передо мной. Низвергаясь с высоты, речка Брасиль превращалась в неистовый, пенный поток, а дальше, соединив бурлящие воды со спокойной Сируэлас, мирно устремлялась в широкую заводь, окаймленную высокими скалистыми обрывами и охраняемую свежей сенью огромного сотакабальо [22] Сотакаб а льо — тропическое дерево, растущее по берегам рек. .

С заводи доносился веселый гам; крики и смех детворы заглушали глухой рокот волн. Повсюду резвились ребятишки — некоторые из них были меньше меня; они казались задорными и шумливыми бесенятами; к поясу они привязали выдолбленные тыквы, чтобы не утонуть. Мальчики постарше бросались в воду с обрыва или с верхних сучьев сотакабальо, бились об заклад, играли в салки — и все неистово кувыркались в пенных волнах, ныряли, всплывали и снова ныряли…

Перед такой неожиданной картиной странное волнение перехватило мне дыхание; я вздрогнул, учащенно забилось сердце… Ни о чем не думая, я сорвал с себя одежду, весело гикнул и бросился в самую пучину заводи.

Я упал как камень — и как камень пошел ко дну. И там, среди холодного, молчаливого водоворота зеленоватых теней и просветов, невольно стал глотать воду, захлебываясь… Я отчаянно боролся — сильным толчком мне удалось всплыть, подняться на поверхность и на какое-то мгновение высунуть голову; я даже различил, словно в тумане, хохотавшего мальчишку поодаль на камне, но затем снова погрузился в глубинную мглу, задыхаясь, теряя силы в бесполезных судорожных попытках всплыть. Смутно вспоминаю, как чья-то рука схватила меня за волосы; тут я потерял сознание.

Придя в себя, я увидел, что лежу на траве лицом вверх, в лучах яркого солнца, окруженный голыми ребятами; они разглядывали меня молча, с тревожным боязливым любопытством. Заметив, что сознание ко мне вернулось, почти все ребята радостно заулыбались, но иные стали посмеиваться надо мной. «Синего языка» нигде не было видно — думая, что я утонул, он убежал с испугу.

Не произнеся ни слова, я оделся и побрел домой один, до глубины души уязвленный насмешками сверстников; по дороге я дал себе слово во что бы то ни стало научиться плавать — тогда никто больше не посмеет издеваться надо мной. Весть о происшествии на реке вмиг облетела всех соседей, и бабушка встретила меня дома суровым выговором, но наказывать никому не позволила.

Несколько лет спустя чудесная заводь, где мы с таким наслаждением плескались, была, вопреки здравому смыслу, осушена и засыпана во имя прозаических интересов одной скаредной фирмы, наживавшейся на кофе.