Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

Лишь в последние годы дед, подавленный ударами судьбы, с глубоким огорчением вынужден был воздержаться от подобных празднеств и званых обедов.

Зато моя бабушка была очень религиозной, хотя ее вера простодушной крестьянки отличалась детской наивностью.

В церковь она, правда, не ходила, ссылаясь на множество домашних дел. Она рассуждала так: почитать бога и выполнять его заповеди можно и дома, не обязательно бить себя в грудь именно в церкви. Каждую пятницу, по вечерам, вся семья, следуя ее примеру, становилась на колени и молилась богу перед скромным самодельным алтариком. Бабушка, перекрестившись, открывала потрепанный молитвенник и читала вслух — с таким неподдельным жаром, мольбой и смирением, что я чувствовал себя потрясенным до глубины души; дойдя до указания в скобках «сделать паузу», она и эти слова произносила проникновенно и без передышки, как неотъемлемую часть самой молитвы.

Приученный матерью твердить перед сном только «отче наш», я крестился не вовремя, отвечал невпопад и ломал себе голову над тем, как должно вести себя во время чтения молитв. Наконец мне пришло на ум тайком подсматривать за тетушкой Маргаритой, чтобы следовать всем ее жестам и движениям. Если она наклоняла голову вправо — я немедленно делал то же самое; если она щупала ухо — я тотчас дергал свое. Так продолжалось до тех пор, пока меня не одолевал сон от скуки, но сухая корка хлеба, метко запущенная одним из моих дядей, быстро разгоняла дремоту.

Все свое свободное время под вечер и ночью бабушка посвящала молитве за упокой души многочисленных умерших родственников и неизменно отмечала годовщину смерти каждого из них своей простой и скромной, но жаркой молитвой, при этом часто вспоминала всех покойных знакомых, которых когда-то знавала, чтобы помолиться и за них. Сидя на табурете в углу столовой, она шептала молитву, кусала ногти и вдруг восклицала, обращаясь к одной из дочерей: «Девочка, знаешь? Завтра исполнится тридцать два года со дня смерти покойного Зен она, он был большим другом папы Хим енеса (так она называла своего деда по матери)… Я помолюсь за него, пусть бедняжка не думает, что в этом мире все про него забыли».

Небо в ее представлении было чем-то вроде нашего селения Эль Льяно — и уж, конечно, не столь отдаленным. Рассказывая нам о странствиях Христа и его апостолов, она говорила о них так, словно речь шла о ее добрых знакомых, о наших земляках:

«…Об этом ему сказал Петр, а был он не в меру влюбчивый и проказливый. Однако господь бог — он ведь тоже догадлив и хитер, знает, что с хвоста не надевают хомута, — так вот он и говорит: „Смотри, Петр, брось ты меня за нос водить и не наводи ты тень на плетень. Все норовишь баклуши бить… Ладно, ступай к этой сеньоре. Но смотри! Только передашь, чтобы приготовила нам кофе с лепешками…“»

Я думаю, что для нее господь бог и все ангелы и апостолы родились и выросли в Эль Льяно близ Алахвэлы, как и все ее родные, как и все Рамиресы.

Вечерами, когда накрапывал мелкий дождик и холодный ветер носился по темным и пустынным улицам местечка, семья собиралась лущить кукурузу в просторной кухне с чистым, хорошо утрамбованным земляным полом, согретым ярким пламенем постоянно горящего большого очага. На очаге неизменно дымились пузатый кофейник и вместительный горшок с фасолью, да в теплом углу отсвечивала блестящим округлым боком миска с кукурузными лепешками. Бабушка пила кофе собственного урожая — поджаренный, размолотый и приготовленный ею самой, — пила она чашку за чашкой, очень крепкий и почти без сахара. Дяди тоже любили кофе, хотя и пили его не так часто, как бабушка, и не такой густой.

В дождливые вечера в дом собирались ближайшие родственники и друзья, жившие по соседству. Все усаживались с лукошками вокруг горы кукурузных початков, пока одни очищали початки, другие поспешно лущили зерна, состязаясь между собой в быстроте, причем победителем почти всегда оказывался дядя Рафаэль-Мариа. Все болтали и весело смеялись, передавая по кругу чашки душистого кофе и вареную фасоль, завернутую в тонкую кукурузную лепешку — торт илью. Близ очага дремали собаки.

Томасито и я, усевшись на полу посередине кухни, строили домики из кукурузной соломы и ставили внутрь зажженные огарки, пока кто-нибудь из взрослых метким ударом початка безжалостно не разрушал искусную постройку, чем и вызывал с нашей стороны бурю негодования. Тогда дед подавал голос из своего угла и наводил порядок на кухне.