Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Какая дерзость!.. Какая дерзкая мальчишеская выходка!

Он снова сел на свое место, оперся локтями о стол, закрыл руками лицо и долгое время сидел, стараясь совладать с собой, но под конец не выдержал — подавленные рыдания вырвались из его груди.

Пораженные ученики хранили молчание. А меня эти тяжелые вздохи потрясли до глубины души. Внезапно я понял, что передо мной — бедный старик, сраженный годами и горечью неудач, человек крутого нрава, но обладающий, как и все люди, способностью глубоко чувствовать и страдать. И тогда, забыв о всех плохих отметках и наказаниях, полученных от старика, я дал себе слово дождаться его по окончании уроков и попытаться загладить свою вину.

Вечером, выйдя из Института вместе со всеми, я остановился, ожидая дона Гордиано. Ждать пришлось долго, но я так и не успел найти нужные слова. В конце концов он вышел со своими книгами под мышкой, в небрежно нахлобученном старом и помятом котелке, с которым он никогда не расставался, быть может потому, что это был причудливый и единственный во всем городе котелок. Я сделал над собой усилие и начал запинаясь:

— Дон Гордиано… вы мне позволите?.. Я хотел бы донести ваши книги… Вы не сердитесь?

Старый учитель остановился и удивленно взглянул на меня, суетливым движением поправил на голове котелок и, подойдя, протянул ко мне руку. Я вздрогнул — уж не собирается ли он оттрепать меня за уши, наказать… Однако старик лишь уронил свою руку мне на плечо и, передавая книги, буркнул:

— Пошли…

Так в молчании мы пересекли улицу и побрели по аллее парка. Дон Гордиано, шумно вздыхая и глядя куда-то вдаль, медленно ковылял на своих подагрических ногах в узких ботинках. Неожиданно он что-то глухо проворчал и, пристально глядя вдаль, тихо-тихо начал говорить:

— Вы хороший парень, Рамирес, но почему вы хотите казаться иным? Как странно — мы все носим в жизни ту или иную обманчивую маску, которая никогда не соответствует нашему подлинному лицу… Я тоже ношу маску: моя маска — пожирателя мальчишек, кровожадного великана-людоеда…

Он громко шмыгнул носом и, сжав еще сильнее мое плечо, произнес:

— Вам не нравится зубрить, не правда ли? Хм, хм, хм… Может, вы правы, а я ошибаюсь… Но уже поздно меняться, Рамирес! Меня так учили и линейкой били по рукам — да, да, поверьте… Вы счастливы, что только еще начинаете жить и уже имеете возможность жить по-иному! А я уже очень стар, порой мне изменяет память, я засыпаю в классе… Но, понимаете, нужно работать… ведь у меня семья. А кроме того, поверьте мне, я так привязан к жизни Института, так люблю мои уроки, моих учеников, хотя вы настоящие дьяволята. Мне стоит немало усилий удержаться на этом месте… Приходится урывать часы у сна… В мои годы!.. По вечерам я отправляюсь в библиотеку — работать над книгой и делать выписки. Вам это смешно, не правда ли? Вы считаете, что все это я делаю ради пустого тщеславия, чтобы можно было сказать в классе: «Отыщите в энциклопедии такую-то страницу и такой-то абзац»? Нет, нет, Рамирес! Все это я делаю для того, чтобы поддержать перед вами авторитет учителя, не потерять влияния на вас. А еще затем, чтобы сохранить место и жалованье, и, наконец, для того чтобы оставаться среди ребят!..

Дон Гордиано глубоко и шумно вздохнул и замолчал. Взволнованный всем услышанным, я погрузился в размышления и даже не пытался вставить слово. Так мы продолжали наш путь, пока он не прервал мои размышления:

Так мы продолжали наш путь, пока дон Гордиано не прервал мои размышления.

— Знаете, о чем я думаю? О том, что мне никогда не приходило в голову говорить с кем-либо об этом… Почему же я сейчас это делаю? Быть может, потому, что сегодня, услышав ваш ответ, я понял еще раз, что моя педагогическая карьера окончена… — С грустью и глубоким отчаянием он добавил: — Да, Рамирес, как учитель — я мертв!.. Меня доконали не годы и не отсутствие памяти, нет! Меня доконали постоянные насмешки и разнузданное поведение моих учеников! Печально, не правда ли?.. Иногда я сам себя спрашиваю: кто я? Либо я по-прежнему преподаватель Хименес, либо — просто шут? Об этом, вероятно, говорят и другие… Иными словами, я на волоске от того, что меня выкинут из училища, как ненужный хлам… Мне дадут пенсию, это ясно… Хм, хм, хм, пенсию! Нищенскую пенсию! А потом, Рамирес, как я смогу жить вдали от училища, не имея возможности поворчать на ребят и пропеть перед ними мое, как вы называете, «дьявольское молебствие»?