Ирина Христолюбова - Топало

Слава богу, повезло Филимону: труба оказалась холодной, бабка печь еще не затопила. Черт поскрежетал зубами. Заглянул в трубу. Темно.

— Филимон, ты жив? — спросил он притворным голосом.

— Мне здесь хорошо, — отозвался Филимон, хотя ему было очень плохо. Весь в саже. Стоит пошевелиться — она хлопьями падает. Давно трубу не чистили.

— Бабка печку затопит — тебе еще лучше станет! У-ху-ху-ху-ху! — захохотал черт Лысый.

От его смеха посыпался снег с деревьев.

Тут и увидел его Топало.

— Ну, Лысый, сейчас тебе несдобровать!

Дед Никифор тоже увидел Лысого и пальнул из ружья.

Черт испугался: и правда несдобровать. Он прыгнул с крыши и побежал в лес.

За ним никто не гнался. Черт остановился. Последний раз глянул на деревеньку Кутузы, окружающие леса, где прошло его детство. Чертовски родные места!

Непрошеная слеза накатилась на его глаза. Он смахнул ее. Вздохнул.

И навсегда покинул родину в поисках счастья. Но есть ли оно у черта?

— Выходи, Тришка, веселись! — сообщил Топало, открывая сарай. — Ты свободен! Черт Лысый ушел из наших краев навсегда. Я это слышал, мне ветер принес!

Зойка, Нюшка, Родька закричали «ура!»

Коза Манька: «Бэ-э-э!»

Чертенок Тришка: «У-ха-ха! У-ха-ха!»

Потом от радости все стали кувыркаться в снегу. Кроме козы Маньки.

А потом все пошли в дом, опять же кроме козы Маньки.

Зойка думала, что у бабушки уже ватрушки готовы. А оказалось, даже печка не топлена.

— Я баню караулила, — сказала бабушка. — Когда мне печку топить? Давай помогай, быстро все изладим.

Чертенок уселся за стол. Хоть и нечего пока поесть, но за столом посидеть приятно.

— Ну, я тогда пойду что ли? — поразмыслив, сказала Нюшка. — Ватрушек нет, так чего сидеть. Потом прибегу. И Нюшка ушла.

— А у меня нога болит, — сказал Родька и лег на кровать. Хотя нога у него не болела.

Зойка ватрушки стряпает. А ему что делать? Он растерялся, оставшись с Тришкой наедине.

А чертенку Родька очень понравился. Умный, умный!

— Иди сюда! — позвал его Тришка.

— Я же сказал: у меня нога болит!

— Тогда лежи. А я с тобой.

И чертенок прилег на кровать рядом с Родькой.

— Ты чего? — опешил Родька и отодвинулся.

Чертенок снова к нему придвинулся. Родька сел. Тришка прикрылся одеялом и глазками веселыми смотрит на мальчика. Родька невольно улыбнулся.

— Какой ты забавный! — сказал он.

— И ты забавный! — ответил Тришка.

— А когда ты вырастешь? — спросил Родька. — Скоро или долго-долго будешь расти, лет сто?

— А ты когда вырастешь? — спросил Тришка.

— Ну, я-то скоро. Лет через семь совсем взрослым стану и даже раньше.

— Вместе будем расти, — сказал Тришка и стал посапывать. Как-никак первый раз спал в домашней обстановке.

Топало потерял кота Филимона. Все радуются, что победили черта Лысого… Но Филимона нет. Что-то тут не так…

— Найдется Филимон, — успокоила его бабка Дуся. — Куда он денется? — И стала накладывать в печку поленья.

А кот Филимон в это время сидел в трубе и смотрел на маленький квадратик голубого неба. Вверх ему не выбраться — слишком высоко. А вниз…

Он слышал, как бабушка Дуся складывала поленья. Сейчас еще лучинку подкинет, спичкой чиркнет… И запылают дрова.

Так-то оно так, но прежде чем зашуметь огню, надо задвижку открыть. Чтоб тяга была.

Бабушка Дуся сложила поленья — одно вдоль, другое — поперек, задвижку выдвинула, спичкой ширкнула. И вдруг как из трубы что-то бухнется черное и лохматое.

— Ой! — испугалась бабушка.

Но черное и лохматое произнесло: «Мя-я-у-у!»

— Господи! Это же Филимон! — и бабушка подняла кота, который был весь в саже. — Как ты в трубу попал, окаянный?

Зойка и Родька бросились к Филимону.

Девочка нежно взяла кота от бабушки.

— Ты зачем, дурачок, залез в трубу? А если бы она была горячая?

— По-моему, в трубе мышей нет, — заметил Родька.

Кот Филимон фыркнул, и с него снова полетела сажа. Зойка опустила его на пол. Руки у нее были черные. Она подтерла нос, и нос стал черный. Родька засмеялся.

— Ты выглядишь не хуже Филимона!

Но Зойка так была занята котом, что даже не обратила внимания на Родькино замечание.

— Ни разу такого не было, — задумчиво сказала она. — Как ты, Филимон, мог упасть?