Эстер Форбс: Джонни Тремейн

Надо было, впрочем, поскорее разыскать доктора Уоррена, а не стоять и глазеть на место прошедшего боя. До сих пор ему не везло, но вот пришла и удача: он вдруг узнал коляску и маленькую пританцовывающую кобылку доктора с заячьими ушами — прямо перед домом Харрингтона. Доктор стоял на крыльце в окружении плачущих женщин. Джонни понял, отчего они плачут. Джонатан Харрингтон был ранен в перестрелке, и у него только хватило сил дотащиться до порога собственного дома, где он и испустил последний вздох. Доктор Уоррен собирался уходить.

Он был без шляпы, и на его светлых густых волосах белела широкая повязка. Пуля поцарапала ему голову.

Джонни подошёл к нему и протянул список, который успел составить ночью в Чарлстоне. Доктор пробежал его глазами, кивнул и спрятал бумажку в карман. Он слишком устал, чтобы говорить, но один вопрос Джонни всё же решился ему задать:

— Доктор Уоррен… когда наши, которые были в Лексингтоне, стояли здесь… а англичане вон там выстрелили по ним… я знаю, кто был тогда убит, поимённо. Но когда англичане вернулись из Конкорда и бои продолжались всю дорогу от Чарлстона и наши преследовали их… кого тогда убили?

— Ты, верно, разыскиваешь Рэба?

— Да, я должен его найти. Я ни от кого не могу добиться толка.

— Ну так слушай, Джонни, — несмотря на свою усталость, на то, что он всё это время видел только кровь и страдания, доктор как можно мягче возвестил печальную весть. — Рэб стоял здесь… вот примерно где мы сейчас стоим. Он не двинулся после того, как майор Питкерн приказал им разойтись, он продолжал стоять… вместе с другими… с мушкетом в руках.

Джонни представил его себе, как живого: Рэб, стоящий без боязни, в сероватом предрассветном холодке, с мушкетом в руках, и тот особый, ему одному свойственный взгляд — внезапной ярости.

— А после? Рэб пошёл за ними, за англичанами, в Чарлстон?

— Нет. Первый залп его ранил. Он получил тяжёлое ранение.

— Очень тяжёлое, вы хотите сказать?

— Да, очень.

— Понимаю.

Но Джонни ничего не понимал. Чёрная пелена вдруг закрыла свежий весенний мир; в этом мраке он различал только Рэба, гордо закинувшего голову, расправившего плечи, не ведающего страха.

— Где?.. — спросил он.

— Его отнесли в таверну Бакмана. Я был у него вчера. Я и сейчас как раз собирался к нему. Но… не жди многого…

— Я не жду.

— Рэб вёл себя как настоящий мужчина. Смотри же, будь умницей и ты.

— Хорошо.

Это доктор предупреждал его, чтобы он не плакал и вообще не распускался. От него требовалось спокойствие.

Доктор Уоррен свистнул своей кобылке, и она пошла за ним, как собака. Джонни вошёл в таверну вслед за Уорреном. Справа находился пивной зал, он был переполнен. Джонни краем уха услышал те же разговоры, какие велись в той таверне, где он покупал себе еду. Неужели они все были героями? Или они только болтали, а ничего не делали? Рэб мало говорил, а сделал всё, что можно только потребовать от мужчины.

Юношу снесли в заднюю комнату на втором этаже… Он был не в постели, а в кресле, обложенный подушками. Женщина, работавшая в гостинице, сидела рядом и молча вязала. Когда появились Джонни и доктор, она, ни слова не говоря, встала и вышла из комнаты.

Джонни боялся, что Рэб будет мучиться, кричать и метаться, как те раненые, которых он видел; боялся, что в такой непосредственной близости к смерти ему изменит свойственное ему хладнокровие и чувство собственного достоинства. За полтора года совместной жизни с Рэбом он так его и не узнал как следует, как знал он, например, ненавистного ему Дава.

Но Рэб казался почти таким, как всегда.

Лицо его было бледное, но не измождённое. Глаза очень тёмные и широко открыты. Рэб улыбнулся:

— Выбрался благополучно?

— Да.

— Как там в Бостоне?

— Англичане злятся, что мы их побили.

В углу рта показалась струйка крови. Рэб вытер её. За эти несколько часов руки его сделались белыми, слабыми, тонкими. Он повернулся, и дневной свет вдруг озарил его лицо. Джонни увидел, что оно стало почти прозрачным. Сиреневые тени окружали глаза.

— Я тут много чего передумал, — выговорил Рэб наконец. — Вот так, валяясь. Помнишь торговку, которая потеряла свинью? Её звали Мирра, и она умела всякие штуки… а когда я поднял голову, увидел тебя — ты стоял, как воришка, держа руку в кармане, помнишь?

— Помню.

Рэб откинулся, закрыв глаза, и погрузился в воспоминания, которые к Джонни уже отношения не имели. Детство в Лексингтоне, значительные и незначительные эпизоды вперемежку. Любимая собака. Смерть отца. Первый день в школе. Первый день занятий в отряде народного ополчения. Вдруг он заметался и произнёс: