Эдуард Лимонов - Золушка беременная

В тюрьме в Роттердаме повесили Сашу
Долматова,

В боях в Донбассе погибли Илья Гурьев
и Женя Павленко. Труп первого сожгли в
своих целях укропы, труп Жени Павленко хорошо
Сохранился, пожелтел только…

Оглянешься, — целая кровавая дорожка,
Наш путь окрашен кровью…
И моя пуля догонит меня, не опоздает,
Моя куля не запiзницця…

Птички небесные,
Из пуха созданья прелестные,
Тонкие клювики,
И пищат они, словно клюковки…

Птички, клюющие почки,
Раздирающие червячков,
Птицы — отдельные одиночки,
И целые стайки летучих волков…

Воробьишки мои желтобрюхие,
Длинноногие и безухие,
Динозавров потомки летающие,
В гуще липы теперь обитающие…

К вам прилипли мои глаза,
Я с любовью всех ваших «за».
Роду вашему дружное «да!»
И Григорий Сковорода…

От моей матери остался синий дым,
Была ты сожжена в обнимку с одеялом,
Раиса Фёдоровна! С сыном ты таким,
Вовеки не умрёшь, хоть ты меня ругала!

Дешёвенькой плитой родители мои
Отделены от нас. Спокойный колумбарий,
Совместный запах туи и хвои,
И запах облаков, бензина, лета, гари…

Трагедия проста, ведь смертен человек,
И потому подрагивают днища
У лубяных гробов, в которых краткий бег,
Мы совершаем путь к отцам сквозь пепелища…

Ну чего теперь ехать мне в этот Париж?
Там ты, юная, посередине дня не спишь,
Не лежишь в тёмной спальне, окно во двор
Я не сяду на кровать, не начну разговор…

«Опять поздно пришла и была пьяна»…
И стучал там дождь от окна,
Приглушённое радио, пел Брассанс,
Мы богема, и мы декаданс…

Не кричит консьержка внизу во дворе,
Косоглазая дочь не выходит в ноябре,
Под печальный дождь с одноногой метлой,
Мне Париж уже весь не свой…

Ну чего теперь ехать мне в город чужой,
Ты не одеваешься, чтоб идти одной
До метро Сент — Поль, спешить в кабаре
Под печальный дождь в ноябре…

Как года пробежали шумной толпой,
Близкий город уже не свой.
Так не делай ошибки, туда не езжай,
Там разрушен Ваш общий Рай,

Как Адам, озирающий свой Эдем,
Я стою, и плода не ем,
Ибо та, что протягивала мне плод,
Среди нас давно не живёт…

Я думал о старческом доме…
Молочные берега?
Лежат там в дерьме на соломе?
Там дьяволы кажут рога?

Там ходят помочь малолетки,
Близ мерзких старух, стариков?
Болезни там злые нередки,
На всех по десятку зубов?

Я думал о старческом доме,
Не дай Бог туда мне попасть,
Мне нужно в Гоморре, в Содоме,
Восстать за советскую власть…

За женщин обобществленье,
За страшную месть по утру,
За то чтоб сгорели селенья,
Окрестные, в эту жару.

Чтоб мне униформа прилипла.
Чтоб в поле скончался от ран!
Ругается дико и хрипло
Библейской войны ветеран…

Неяркое солнце, страна виноградников,
Черви шуршат по виноградным листьям,
У либертинов и безобразников
Пуговицы грозят от штанов отвалиться…

Маркиз и слуга его La Jeunesse:
Юность, в переводе с французского,
Проехав через неяркий лес,
Углубились в тени проезда узкого.

Горные щели, как чёрные дыры,
Там звери и птицы имеют квартиры,
Великолепна природа восемнадцатого!
Века весёлого, шпора, не бряцай ты!..

«Вот мы и доехали, добрый Sir,
Что же, снимайте синий мундир,
Sir, капитан мушкетёров»,
Ну до чего же хитёр он!

Вот и доехали. Замок зелёный
В чащу лесов целиком утоплённый,
Резвые пленницы ткут из цветов
Бравым воякам подобье ковров.