Эдуард Лимонов - Золушка беременная

Она относилась к этой категории мрачных женщин,
отдающих себя с неохотным безразличием.
И если ритм трения тел вовлекал её больше,
чем она хотела в love making, она сердилась,
так как не хотела находиться в едином ритме
с кем бы то ни было,
Поскольку она была высокомерна…
Таким образом, разгадка мрачных женщин —
высокомерие.
Они строго судят свои невольные порывы,
А чтобы наказать себя за свою слабость,
Идут в киллеры,
Или заикаются,
Или обращены к тебе мраморным крупом,
Как самые невозмутимые из греческих богинь.
Или они курят,
Или даже пьют молчаливо,
Как самые отпетые из мужиков…

Она теперь лежит на уютном и старом кладбище,
Рядом с дедушками и бабушками по материнской линии,
А когда–то она с успехом ранила мою душу, —
Сегодня я сходил на её могилку
В приличествующий посещению кладбищ день холодный и хмурый.

Над надгробьями — клён и орешник,
В траве останки одуванчиков этого года…

— Что ж ты, маленькая, что ж ты, что ж ты!
Думаю, она была довольна моим приходом.
Я выпил, стоя в оградке, два больших глотка водки…

Я всё же пришёл к ней,
Подтверждая, что она всё ещё желанна.
«Он пришёл ко мне, я всё ещё желанна!»

Вот как крепки эти узы,
возникшие между нами двадцать лет уже, двадцать лет!
— Я всё же пришёл к ней, с благодарностью, что она была…
Весь седой. Это Вы там не стареете, мы стареем!

Лежи тут, любившая bad boys,
первый муж сидел в тюрьме, и последний семь лет,
И я грешный, по 222‑й часть третья,
А ещё дочь художника, из семьи приличной…
Bad girl, несмотря на это…

Нет лучше девок, чем калифорнийские официантки
в мелких прибрежных городках с агавами
К северу от ужасного Лос — Анджелеса,
И к югу от романтического Сан — Франциско…

Тоненькие от плаванья, загорелые,
Белые носочки,
Маленькие попы скрывают шорты,
Спелые сиськи обтягивают маечки,
На животиках — крошечные переднички,
Наглые губы накрашены,
Доброе сердце и злые глаза, разбитной разговор…

Я всегда умел с ними ладить,
Я всегда им нравился, — весёлый stranger…

Мне уже семьдесят два,
Но как–нибудь при случае попробую опять,
Не исчезла ли моя харизма…
Надо чтобы меня пригласили из калифорнийского университета…

По вторникам у меня час на радио,
С 20 до 21 часа.
Ежедневно пишу тексты, —
Употребляю компьютер, пишу за сорок минут статью,
Сплю довольно часто днём, накрывшись старым бушлатом,
По пятницам у меня заседания рабочей группы.

Кульминация моего дня —
Поздний обед с красным вином,
Ну Лукулл обедает у Лукулла…

Я нелюдим…

Однако вчера ко мне приезжали дети
В сопровождении бывшей жены,
Они визжали, и ели мороженое,
И гоняли друг друга,
Я был вежлив и гостеприимен,
Но мне было неинтересно…

Раз в год у меня бывают приступы астмы,
Длятся от недели до четырёх недель,
Тогда я обильно кашляю, задыхаюсь
И употребляю вентолин…

Вот иди, толкай коляску!
И ребёнка прижимай!
Пахнет хлебом и колбаской
Этот мальчик–каравай…

Пахнет прелым юным телом,
Сгустком клеток и белков,
Волосишки, нимбом белым,
Пальчики из рукавов…

Жизнь процесс–то кулинарный!
Кушать будет, какать вслед,
Будет мальчик он бездарный,
Не дурак, но не поэт.

Не Иосиф бледный Бродский.
Ну иди себе, толкай!
Фаэтончик идиотский,
Детский фирменный трамвай.

Многие столь бесполезны,
Удручающе пусты,
Появляются из бездны,
Чтоб потом уйти в кусты…

Они погибали по–разному.
Так был выброшен из окна Витя Золотарёв, мой
проводник по Алтаю в 2000‑м…

Нескольких бросили под поезд…

13 марта 2001‑го погиб от побоев майор Бурыгин,
ходивший со мной на Алтай первый раз, погиб в Электростали.

Андрей Гребнев был зарезан в Питере ночью, труп утром нашли на тротуаре…

Юре Червочкину раздробили череп у конфетной фабрики
в городе Серпухов.

Андрей Сухорада погиб от полицейских пуль
в Уссурийске, приморский партизан,