Олег Смирнов - Свет небесный

И крещенские морозы
тоже хвалят: «Хороши!»
Прижимают к сердцу розы,
что по-летнему свежи.

Снег искрит... трещат сороки...
Колокольцев перезвон...
Зарумянил твои щёки
посиневший небосклон.

Обтёсана
морозной, звонкой стынью,
стоит зима, очистив небосклон
над городом,
похожим на пустыню,
лишь слышен чуть
трамваев сонных звон.

И холодом небесным
дышат звёзды,
дырявя полог
неподвижной тьмы.
И у прохожих —
торопливых, поздних —
поскрипывают тёплые пимы.

Но мы не слышим,
как в немом сияньу(?е,и)
само собой
свершается в тиши
подспудное и древнее
слиянье
Земли и Неба, Тела и Души...

Удивительно, — зимнее поле
дразнит привкусом хлебушка с солью,
хоть в глазах лишь пустыня безбрежная —
голубая, лиловая, снежная...

Говорят, что ни поле — былинное,
даже если оно не целинное.
Здесь шофёры настырны и ловки,
но в метелях побольше сноровки.

Ветер рвёт пряди снежные в клочья,
он — хозяин, разгневанный, в поле.
А увязнешь в снегах среди ночи —
верь удаче, надежде и воле.

Отнесись философски к заминке,
без истерик, как путник бывалый...
Поутру — ни следа, ни ветринки,
лишь сугробы, что как перевалы.

В небе утреннем —
синь-синева,
Солнце плавает —
жаркая глыба,
самолёт —
как крылатая рыба,
и густых облаков
острова...

И, сомненьем судьбу
не дразня,
всем поклонникам
Аэрофлота
пожелаю
счастливого взлёта,
после — мягкой посадки,
друзья!

Стюардесса,
наш взгляд веселя,
улыбнётся,
как праздник, средь буден...
Пусть нам всем
общежитием будет,
доброй точкой опоры
Земля!

Внезапно, как синь незабудок,
всплеснётся любовь по весне.
И думы, как трели побудок,
царапнут аж по сердцу мне.

Ведь высказал с болью немало
упрёков тебе и обид.
Но сердце, увы, не желало
поверить, что напрочь забыт...

Мгновений желанных и ярких,
наверно, уж быть не должно...
но светом от глаз твоих жарких
дыханье моё зажжено.

Сединки снежинками тают,
надежды спешат налегке:
когда наша встреча? — гадаю, —
в каком потайном уголке?..

Взлетят ли лукаво ресницы,
о чём твои скажут уста...
Любовь не имеет границы
и возраста, если чиста.

Проснулся поутру,
как в сказке:
всё небо —
в пламенной заре,
анютины смеются глазки,
и пёс зевает в конуре.

Всё в белом —
вишни у беседки
невестами столпились и
ко мне
протягивают ветки,
влекут в объятия свои.

Твоею
опьянён красою,
как вечным солнышком в окне.
И столько света надо мною,
что сам,
как парус на волне...

Вот пекло первое в июне,
изнемогли дома, дворы,
и дети распустили нюни —
неймётся нежным от жары.

Всё замерло, как в наважденье;
замедлен шаг, замедлен жест...
В дремоту впал, прервав круженье,
петух, взлетевший на насест.

И долог путь ещё до ночи —
до звёздной тихой темноты.
И нет у знойной пыли мочи
под ветром уползти в кусты.

Но пробил час на переломе
дня, прокалённого насквозь, —
тревога в отдалённом громе,
зарницей небо занялось.

Стрижи и ласточки взметнулись,
и ветер сена стог терзал.
Все, осознав себя, проснулись —
предгрозье, молния, сигнал...

Июльский день... Ольшаник... Торф...
И кладбище во власти солнца...
Здесь похоронен Бенкендорф —
в болотистой земле эстонца...
На слово местный житель скуп.
Завяли травы на опушке...
А дальше — Лукоморье, дуб,
златая цепь и юный Пушкин...

К счастью будней
мчимся дружно, скоры...
И на этой светлой полосе
радостей не замечаем горы,
кочку же —
мы замечаем все.