Олег Смирнов - Свет небесный

То слякотный дождик смеётся,
То к ясному дню поворот...
Наверное, так и у сердца
меняется времени ход.

Меняется время в июне...
Меняется время во мне...
Гитар заменяются струны,
разбитые окна в окне...

Былой стихотворец и слесарь,
мечтающий рай сотворить,
застыл, точно лёд под навесом,
и нечем его растопить.

Период, почти ледниковый,
сковал его... Слабость — беда:
сгубил себя зельем, бедовый,
сжигая незримо года.

А был боевит и талантлив,
и голос — гудок заводской...
Теперь на поэтов-собратьев
глядит он сквозь веки с тоской.

Его роковое бесплодье
ложится на плечи других...
И как не крути, а сегодня
писать мне уже за двоих.

Дверь в прошлое... За нею — стужа
и тень блокады и войны...
Тропа к ним с каждым годом уже,
немногим дали те видны, —
заполонила жизнь иная.
Стала иной Нева-река...
А у блокадного трамвая
была подножка высока...
И отношенье к коммуналкам
особенное с той поры:
их быта таборного жалко,
но гаснут, гибнут те миры, —
то были вовсе не трущобы...
Дворы-колодцы детских дней
звучали песнею... Ещё бы,
отсюда Родина видней.

Сердце, сердце,
выпали крутые
для тебя года, не только дни...
Бьёшься ты, как листья молодые
в грозы, что безумию сродни,
и зовёшь меня
в любую пору
вдаль —
не торной, трудною тропой,
где впервые
становлюсь я дорог
сам себе,
поднявшись над судьбой...
Сердце, сердце,
ты погодой мглистой
разжигаешь радости костры,
и в любой день,
грустный и лучистый,
строишь между душами
мосты...

Вот заводь — тёмная вода,
здесь двое, помнится, бродили,
они расстались навсегда, —
их отраженья слитно жили.

Вода, ты памятлива так:
что отразилось, то — навеки:
зеркальный срез и донный мрак,
прибрежных ив седые веки.

Ты — Божье око, и в тебе
соединились все начала.
Где двое те? К какой судьбе
рожденье их предназначало?

Кто дал им кров?
Чей принял дом?
Дни лета осенью менялись.
Пришла зима, и надо льдом
всё так же тени их сливались.

Зачем, скажи,
в далёкой стороне
в тот день
я с грустью всматривался в лица...
Звон твоей свадьбы
прилетел ко мне,
и насмехались
надо мной счастливцы...
Меня везли глухие поезда,
не думал, что напрасно приезжаю,
счастливая, красивая, чужая,
ты шла с другим
куда-то сквозь года...
В то, дорогое,
возвращенья нет,
но в нас горит оно, таясь и кроясь.
В черновиках моих —
страданий след,
оборванная утренняя повесть, —
как поезд, отошедший в никуда,
как резь в глазах —
от бешеного света,
как гибельная в омуте вода,
как боль во сне...
Люблю...
Та песнь не спета...

Ты лишь смеялась надо мной...
Удобен, вечно на подхвате,
такой послушный и земной,
всегда во всём бывает кстати
и остаётся одинок...
Униженный, другим неведом,
я у твоих пластался ног...
А ты теряла счёт победам.

Но время минуло — и ты
уже едва ль меня встревожишь.
Глаза любви моей чисты,
и ты их замутить не сможешь...

Горят, поют в печи поленья,
и в полудрёме, в полутьме
далёкой юности виденья
явились в пляшущем огне,
что рассыпает искры с треском...
Вновь чувствую через года,
как взглядом ты и словом резким
мне сердце ранила тогда,
во власти грубого порыва
былого счастья не щадя...
И озираюсь я шутливо:
мол, нет ли рядом здесь тебя.
Нет никого...
Лишь в поддувало
неспешно сыплется зола —
как бы остатки чувств...
Устало
гляжу без ревности и зла...

Душа ещё недолюбила,
к тебе тянусь я каждый час...
Но то, что между нами было,
обратно вряд ли жизнь отдаст.

Не быть нам прежними, моложе,
пусть также искренне любя.
И надо ли так быть похожим
в любви на прежнего себя...