Юрий Окунев - Навсегда [книга лирики]

Вот Коля Глазков, в суете повседневной,
Однажды сказал мне, что он — Агаме́мнон.

— Не веришь?.. (Мне что-то тогда помешало
Ответить… ведь был «председатель земшара»,

Был Хлебников… жил он в «чинах», не освоясь,
И вел он свой вечный поэзии поиск.

А тут — Агамемнон…) — Не веришь?.. Не надо…
Прощай!.. — Озорная насмешливость взгляда.

Теперь, постигая всю горечь потери,
Кричу вслед ушедшему: — Коля! Я верю!

Я вник: новизну ты принес вечной теме:
Лишь тот царь царей, кто поднялся над всеми

Уродствами чувства. И злоба, и зависть,
И ханжество — где-то внизу там остались,

Вся низость, все жалкое, в чем-то смешное,
Вся суетность —> это несчастье земное.

Встречал ты с иронией и сожаленьем.
Царил! Вот и смысл твоего воцаренья.

Мудрец! Хоть и слыл средь людей балагуром,—
Все письма твои, все твои каламбуры

Читать, перечитывать снова и снова…
Нет Коли Глазкова, нет Коли Глазкова!..

Здравствуй, Миша Кульчицкий, товарищ и брат,
Мы с тобою пройдем через весь Сталинград.
Нас с тобою московские улицы ждут.
На бульваре Тверском — наш родной, институт.

Помнишь, как в Лианозово мы на двоих
Все делили по-братски — от хлеба до книг.
Мог ли знать я, что час приближается наш,
Что за Волгу, за город мой жизнь ты отдашь?

Харьковчанин, поверь: я свой долг не забыл.
Ты был в сердце, когда я в твой Харьков входил.
Я на Конную площадь вступал поутру.
И вдруг встретил твою там Олесю, сестру.

Нелегко уцелевшим бывает порой
Повстречаться с погибшего друга сестрой.
И приходом своим боль усиливать ран.
Четверть века прошло. Спит Мамаев курган,

Но не дремлет бессмертная память знамен.
Я читаю: «Кульчицкий». Я вижу, что он
Жив! Его к неумолкшим, к живым
Причисляет Россия — воспетая им!

Вот, покинув Перловскую, прибыли мы
В Лианозово утром с Кульчицким вдвоем.
На руках есть письмо, и у чьей-то кумы
Мы вольготно, роскошно теперь заживем.
От предчувствия благ мы сходили с ума.
Но хозяйка нас вышла встречать на крыльце,
Все, что ждать мы могли, иронично весьма
На надменном ее отразилось лице.
Все черты говорили заранее «нет!»,
И в глазах отрицанье и в линиях рта.
— Свет зажечь? Чай согреть? Ишь чего!
И в ответ —
Все нельзя!
И Кульчицкий сказал: — Красота!
Вызов принят. Вчера ведь девчонка одна
Искушала в своей озорной красоте:
Если жаждет ее он, как сам сатана,
Пусть с ней ночь просидит на могильной плите.

Но азартные годы не все кувырком.
И студенты реально входили в беду.
И Отрада с Копштейном в сороковом
Разве умерли на романтическом льду?..
Разве Миша Кульчицкий — поэт и солдат —
Был угодливо тих, деловито умен?
Нет, совсем не тихони спасли Сталинград
И остались на вечном граните знамен.

Мне Давид Кугультинов поведал о том,
Было то в предвоенном, сороковом.

Изумлялись (степные им краски новы)
Наши гости — писатели из Москвы.

И намечено было в один из дней
Показать диковатых калмыцких коней.

Неподатливость вечной загадки кляня,
Вот выводят строптивое чудо — коня.
Понимают умельцы и удальцы,
Что поддела — стихию вести под уздцы.

Вот он, вызов судьбы — необузданный конь.
Укроти, усмири — и уйдешь от погонь.
И пройдешь сквозь огонь, но попробуй затронь
На взаимность глядит иронически конь.
Вот один хоть и ловок, а все же слетел,
И пытать снова жребий он не захотел.
Чья же воля прикажет, рискнуть повеля?
Кто второй?..
— Да куда ты! Опомнись, Илья!
Поубавь-ка азарт. Вновь за старое. Брось!
И потом неприлично, подумай, ты — гость!
Риск Сельвинского — это не риск новичков.
Так решимость посвечивала из-под очков,
Так, что Городовиков — сам хозяин легенд —
Сомневался и медлил всего лишь момент.
Понял сущность отваги, азарт извиня:
Надо сесть на коня! Надо сесть на коня!
Только вверх, только вверх на подъеме крутом
А что будет потом — это будет потом!
Хоть в отчаянье, с перекошенным ртом,—
А что будет потом — это будет потом!
Ждет читатель вполне приземленный ответ:
Он свалился на землю? Свалился иль нет?
Извините, у строк не такая здесь стать,
Чтоб ушибы считать и ошибки считать.
Было все: от обид, что не встретишь лютей,
От ударов судьбы до разгромных статей.
У России учился, а не у судьбы.
Эпос, мощь — это зов не ее ли трубы?