Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Сама не таись, не прячься, ты где-то спрятана в нас,
А Хакани вопрошает: «В каких ты теперь краях?»

Кто стезей любви не ходит, сделать шагу не спешит,
Чьи глаза не мыли сердца кровью, льющейся навзрыд,

Что он ведает о страсти, что узнать ему дано?
Ведь любовь не поразила эту грудь стрелой обид.

Он твоей не знает силы, чувство для него темно…
Вымогает лишь свиданья, лишь о встречах говорит.

И душа его, и сердце — все проиграно давно,
Хоть не сказано ни слова той, что сердце пламенит…

Днем и ночью страсти пламя здесь, в груди разожжено,
Воздвигает в сердце знамя, воскрешает милой вид.

Господи! Какая мука!.. Раньше сердце ни одно
В эти двери не стучалось. Храм запретный был закрыт.

О, как жаль мне это сердце, что до пепла спалено, —
Вечно полное печалью, знавшее один магнит.

Много ль было дней счастливых? Радость знало ли оно?
Не подул ему и в спину ветер от ее ланит.

Только то блаженно сердце, что от бед ограждено.
То, которое всевышний даже в страсти охранит.

Клянусь я винным цветом губ, чьим хмелем жгучим я не сыт,
И поцелуем, что меня, как молодой орех, целит;

Клянусь кольчугою, что стан стрелоподобный обтекла;
Клянусь я лучником ресниц, чей выстрел сердце просквозит;

Клянусь цитронами грудей, парчою твоего чела
И телом, ласковым, как шелк, и нежным, словно аксамит;

Клянусь нарциссами двумя и гиациантами двумя;
Клянусь рубином нежных уст и розами твоих ланит;

Клянусь нарциссовым вином, сверкнувшим на румянце роз,
Жасмином, на котором пот, подобный амбре, чуть блестит;

Клянусь я телом неземным, что сделано из серебра
И на котором без конца подвесок золото гремит;

Клянусь затмившим блеск Зухры сияньем твоего лица,
Волшбою сердца, что меня верней Харута искусит;

Клянусь я парою зрачков, подобьем эфиопских дев,
Что в брачных комнатах, в твоих йеменских раковинах, спит;

Клянусь я мочками ушей, колечками в твоих ушах,
Двумя цепями, где звено объемлет звенья и звенит;

Клянусь я влагой жарких слез и сердца кровью огневой,
Которая твоим устам умолкнуть в ужасе велит;

Клянусь я искрами костра, которым сердце спалено,
Моими вздохами, чей дым на волосах твоих лежит;

Клянусь я жаждою души, изнывшей в поисках тебя,
Клянусь я плотью, что сейчас, в тоске расплавившись, бурлит;

Клянусь я волоском твоим, что амулетом служит мне,
И памятью о том, что я петлею мускусной обвит;

Клянусь намеками любви и голосами певчих птиц,
Клянусь я песнею твоей, что вновь и вновь меня пьянит;

Клянусь: пока у Хакани на месте сердце и душа,
Он место только для тебя в душе и сердце сохранит!

Ты долго, милая, живи… Ведь слишком долго ждать пришлось,
У мученика Хакани нет больше сердца, он убит.

Красота справедливо дана той, что гурий небесных свежей,
Изгибаются перед тобой горделивые шеи мужей.

В день, когда тебя мать родила в мире прелести и красоты,
Изумленный наполнили мир дух соблазнов и дух мятежей.

Весь израненный множеством стрел, мир от взглядов твоих полужив,
Но никто не узнал до конца сокрушающей мощи твоей.

Обнадежены ранней зарей, мы до вечера жизни дошли,
Обещаниям веря твоим, дождались мы скончания дней.

Сокровенное званье тебе благосклонной судьбою дано,
Сокровенные думы прочла, но не чувствуешь наших скорбей.

Под изменчивым взором твоим столько крови успело протечь —
Не упомнишь убитых тобой, не сочувствуешь участи сей.

Если кровь не стыдишься пролить, беззаботно играя людьми,
Ты убийственность взоров пойми, наших мук устыдиться сумей.

Знаю, хочешь ты вновь и опять — вечно кровь Хакани проливать.
Кто велел тебе так поступать, насмехаясь над жизнью моей?