Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Всю ночь, как росинки, сверкали дождинки над лугом.
А утром цветным покрывалом окутался луг.
Дождь плакал, как друг, навсегда потерявший подругу.
А день засиял, как подругу увидевший друг.
На этом лугу, где нарциссы качались спесиво
И где к гиацинтам фиалки склонялись в тоске,
Нас дивная фея прекрасным вином обносила.
И чаша была, словно факел зажженный, в руке.
Я ей говорил: «Чтоб вино не смешал со слезами,
Смешай с влагой уст своих нежную влагу вина.
Такое ты в сердце зажгла негасимое пламя,
Что руку к нему поднеси — загорится она!».

Не выдавайте тайн, глаза, не выдавайте!
Не то о горестной любви узнает каждый!
О псы-завистники, не лайте, ну не лайте!
Она и так не утолит любовной жажды!
Дворец Исхака, помоги, яви мне милость:
Пришли мне с ветром аромат дыханья милой.
Хочу во сне, чтобы она ко мне явилась
И верность данному обету подтвердила.
Да, я надеюсь, хоть, наверно, я — беспечный,
Как тот пловец, что плыл в реке, где крокодилы.
О господи, от бесконечных ран сердечных
Освободи меня, яви свою мне милость!
В пути не раз встречал я ночи и рассветы,
Когда заря манила спутников рукою.
И наши кони были сыновьями ветра,
Они летели, распластавшись над покоем.
Они дарили запах мускуса душистый,
Степной полыни горечь, устремляясь в дали.
Нас властно звал к себе напиток золотистый.
В вино влюбившись, мы запреты отвергали.
К виноторговцу мчались мы дорогой длинной,
Чтоб там опять наедине с вином остаться.
Там бурдюки похожи были в калях винных
На смуглых крепко связанных повстанцев.
А наш хозяин бурдюки на свет выносит,
И чаши полнит до краев он перед каждым.
Поверьте, дважды нас он выпить не попросит, —
Щедра рука, да и душа горит от жажды.
Во мраке ночи мы пришли, чтоб он развеял
Тоску любви, взамен блаженство дав иное.
Пусть в жилах старое вино течет, нас грея,
Как и во времена Адама или Ноя…
Подобно яхонту в руках виноторговца
Вино, что в душу так и льется, так и льется!

Вновь взволновал меня голубки зов,
Которая с предутреннего луга
Воркует ласково: «К застолью стол готов!
И заждалась прекрасная подруга!».
И впрямь возлюбленная очень хороша
В браслетах и в мальчишеском камзоле.
Стройна она, тонка — в чем держится душа, —
Незаходящий свет луны во взоре.
И ясный взор ее порой черней ночей,
И страсть слилась в ней с чистотой невинной,
Чтоб напоить меня вином своих очей
И влагой уст, хранящих привкус винный.

Уйду от тебя, не заплачу, не жди.
Уеду, забуду, не вспомню ни разу.
Не важно — твердь суши найду впереди
Иль даль океана откроется глазу.
Нет, — все-таки лучше полет корабля,
Чей парус трепещет, как сердце в тревоге.
И тайны свои мне откроет земля,
Хотя и сама-то не знает о многих.

Как прекрасно лицо той, с которой расстался,
Той, с которой вовеки бы не разлучался,
Дом прекрасен ее, где теперь не бываю,
Дом, который теперь стороной огибаю.
Ждешь меня ты, и я ожидаю свиданья,
Но уже между нами лежит расстоянье.
О разлука, оставь нам хотя бы мгновенье,
Ты — разрыва сестра, ты — подруга забвенья.
Даже лань молодая, в тени с олененком
От охотника прячущаяся в сторонке,
Лань, что тонкую, стройную, нежную шею
Наклонила к детенышу, ласкою грея,
Красотою не может с любимой сравниться,
У которой сверкнула слеза на ресницах.
Даже ветер, промчавшийся вечером синим
По задумчивым травам в цветущей долине,
Даже ветер, покров облаков шевелящий,
Запах мускуса в темную даль уносящий,
Всех цветов ароматы собравший над лугом,
Несравним с благовонным дыханьем подруги.
Если рядом она засыпала в постели,
Звезды яркие меркли пред ней и бледнели,
И нежнее, чем зерна в колосьях созревших,
Украшенья звенели ее под одеждой.
Стан потоньше лозы у нее, между прочим.
Да и кудри чернее, чем кожа у ночи.
Потому так горька, так ужасна потеря!..
Я, погонщиков крики услышав у двери,
Угадал лишь твои очертанья во мраке,
Как плохого писца чуть заметные знаки.
А погонщики гнали верблюдов в пустыню,
Чтоб тебя не увидел я больше отныне.
Грусть, в тот дом постучав, в ней навек поселилась.
Колесо моих жизненных дней покатилось.
Белый день настает, черный мрак заметался, —
Словно с белых яиц черный страус сорвался.