Алексей Горобец - Простудятся в траве босые осы…

Белеет – с моря – берег одинокий.
А Странник Божий – в бронзе и не виден.
Безвременьем обижен и обиден
Друзьям (почти друзьям), из тех, что позже
Состарятся в свои земные сроки
И поуходят, унося с собой
Восторженный испуг – перед строкой,
Перед судьбой – осенней, одинокой,

В тумане, там… где призрачен покой…

Где бездна, высь и ветер голубой.

У дней минуты умыкать
И терпеливо замыкать
Земной орбиты эллипс.

Зима. Чего ж ещё желать?
Чего ж ещё нам пожелать?..
Метелям, вьюгам – исполать!
Как рано вы слетелись.

А мы успели постареть
Под рыки хэви-рока,
И лето красное пропеть,
И не дозрев, в траве дозреть,
Упав с дерев до срока.

И дочитать последний акт
Любви (и всё – стихами),
И дописать последний такт
Кантаты, где найти контакт
С ночными петухами,

Чтоб в лад и сладостно орать
(Под утро – ежечасно),
И страстно время ощущать,
И не пущать, и обличать,
И обнищать,
И обмельчать

Дабы не стать несчастным.

Не искушай законы Ома –
Не лезь в электросеть рукой.

Блины твои всё больше комом.
Слоны ушли на водопой.
И дымен дом, и все ли дома,
И мёрзнет холод у парома,
И не в запой, так на покой
Ушёл паромщик ломовой.

И против лома – нет облома.

А что посеял – то и жнёшь!..

Дворняга уличный, гаврош
Сырых садов, канав, заборов,
Сеней простудных, коридоров,
Где в кровлях дыр не перечтёшь,
Он здесь везде, он в души вхож,
Он – как сквозняк

И ты сдаёшься,
И сознаёшь,
И сознаёшься:
Цена твоим усильям грош,

Когда свобода листопада,
И сутемь, и тепла не надо,
И задышал ноябрь на ладан,

И что посеял, то и жнёшь.

О, не стоящее на месте настоящее:
Ни удержу, ни передыху нет!
И будущего нет – лишь уходящее
Мелькнёт, толкнёт, освищет –
И привет.

И только в прошлом мы свои, мы дома.
И странствуя меж хламом и старьём,
С тоской и удивленьем узнаём,
Как много нам внове и незнакомо.
И первая любовь – жива, живёт,
И как и ты, удивлена немного,
И судят нас, но грустно и нестрого,
Полынная заросшая дорога
И тот подъём,
И этот поворот,

Где можно всё вернуть,
Догнать, успеть

И не о чем рыдать и сожалеть.

Мы слышали сову: встревоженные совы
До поздних петухов вносили свой протест.
Они пеняли нам, что не готовы
Мы, уходя, оставить всё, как есть.

И мы смогли понять высокогорность горя,
Совиную тоску и сообразье бед
Со множеством беды, когда доцвёл цикорий,
Сопрел пырей и высох бересклет.

Смогли понять – но не могли вернуться
К началу, где исход ещё не предрешён,
Где призрачность надежд, любви и веры усталь
Пока лишь впереди, всего лишь дальний звон.

Но было нам тревогу, несогласье,
Тоску и боль – с судьбой соотнести.
Земля в пути.
В пути и верит в счастье!

Не помешай
Себя ей обрести.

И снова торжествует – протоплазма!..
Ещё не зная слова, но уже
Сочувствуя невспыхнувшей душе,
Раскручиваясь жадно и непраздно,
Она надёжных ищет сторожей

Для будущих деяний,
Движений в предстоящем сонме лет,
Которым нет ни формы, ни названий,
Поскольку слова нет – и речи нет.

Но движима инстинктом и любовью
Бог весть кого неведомо к чему,
Своей сырой, прекрасной красной кровью
Она дорогу высветит уму.

И поклоняясь запахам и звукам,
Цветам во сне и цвету наяву,
Ты распахнёшь со скрежетом и стуком
Глухую дверь – и ступишь на траву

И удивишься: – Надо же! Живу.

Часы мудры – их смысл сокрыт.
Им остановка не грозит.

Свой бег или своё топтанье
На месте (а предел скитаньям –
Станичный мой замшелый скит)
Они продолжат. Лёд не в счёт.
А снег – что снег? – истёк, растаял.
И птиц весенний перелёт
Не то, чтоб отменён, но ждёт,
Но жаждет встречного движения.

Мой тихий скит давно обжит
Звучаньем снов, и вхожи тени:
То старый Дюк (он непременен),
То, кто моложе – Элвис, Леннон,
То вдруг – Эйнштейн! Вот с ним – дела:
Он взвёл (Вселенная взвела!)
Да и развесил на пространствах
Свои весёлые часы.