Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Я потерял свою мечту:
она осуществилась.

А король-то голый!..
Вся земля
убедилась.
Торжествует разум.
Но Поэт невидимое глазом
зрит,
не замечая короля!

В голове отсутствует
единодержавие,
признавайся, умница,
не таись:
в правом полушарии —
православие,
в левом полушарии —
атеизм.

Годы годам равны?
Господи, глупость какая!
Горы вот,
вот валуны,
прочие — галька морская.

Злу нужна стремительность. Быстрее
обокрасть, разрушить, погубить…
Миг жесток. А длительность добрее:
это время строить и любить.

Кому доро́га мудрости дана
и жизнь длинна — с годами понимает:
смерть издали огромна, но она
по мере приближенья —
исчезает.

— Гиены, исчадье геенны,
мы худшее в мире зверье!
— Мы — люди, мы песня Вселенной,
мы очи, мы ключик ее!

Посюсторонним, посюсторонним
мы, окруженные, как на войне,
мертвых на скорую руку хороним,
горько слезу в самолете оброним,
мчимся, не помним, что видим во сне…

Интравертная длится коррида
в расщепленном мозгу индивида,
в результате — то густо, то пусто,
левый разум и правые чувства…

Не бессмертье, чей призрак
маячит в бессонной тоске:
бесконечная партия —
два короля на доске.
Где ж судья-судия,
где волшебник, не знающий правил,
кто б фигуры вернул,
а не то чтобы время прибавил…

Очевидец ничего не видит,
времени не чует современник,
ясность наступает после жизни,
вечно длится мертвое мгновенье…

Потомки радуются ломке,
а повзрослеют — заболеют
тоской-любовью к древним стенам
и глухотою к переменам.

Что ответишь ты мне,
если я ничего не скажу?

Я видел, как церковь плодила безбожников,
а безбожники — к Богу толкали…

Многое сбывается
через много лет,
лишь бы в сердце теплился
терпеливый свет.
Памяти прибавилось
у платанов старых,
и сменились девочки
на Больших бульварах,
спит Эдит на кладбище,
а поет — Мирей,
и Париж — он светится,
он не стал старей…

Под международной
водородной бомбой
йогу постигает гуманист,
про разоруженье
с пафосом и помпой
говорит с трибуны террорист.

Торжество абсурда,
электронный разум,
самолет охотится на львов,
сигареты с фильтром,
бог с противогазом,
быстрорастворимая любовь.

Трудные подростки,
легкие девицы,
острый и хронический психоз,
к солнцу, обезумев,
улетают птицы
от экологических угроз.

Только пострашнее
СПИДа или ада,
что перед развязкою дорог,
стал на четвереньки
посредине стада
Господом отмеченный пророк.

Я выпью вина и заплачу,
Скажу, что я видел Париж,
Скажу, улыбнусь виновато,
Ты это поймешь и простишь.

Немыслимый город с Монмартра,
Художницы юной лоток,
Сиянье осеннего света,
Веков золотой холодок.

Живительный воздух Парижа,
Где музыка прежде всего,
Где шорох бумажного сора
И тот по ночам — волшебство,

Где шляться бродягой завидно,
Где быть одиноким светло,
Где что-то все горести жизни
С дыханьем искусства свело.

На воле — пускай несвободный,
На празднике — немолодой,
Я словно проснулся и вспомнил
Забытое в жизни другой.

Я понял: в Париж я вернулся
Неузнанный, как Одиссей,
Стою, узнаю, собираю
Огни Елисейских полей.

И больше просить я не смею.
Прощай, я мгновенье постиг:
Жизнь делится скупо на годы,
А множится щедро — на миг.

Я вижу Париж, и глазами
Счастливыми, полными слез
Гляжу на пустые ладони,
В которых Париж я унес.

Покуда есть Париж,
еще я жив и молод,
Пусть не вернусь к нему
из дальней стороны,
Мне только надо знать,
что существует город,
Бессонный свет, и бред,
и странный звук струны.