Array Коллектив авторов - Ивритская классика прошлого века

Семь козлят заждались – что же мать не идет?
Засыпает принцесса до срока,
и ликуют семь гномов всю ночь напролет,
и на зеркале-озере остров встает,
остроносая лодка куда-то плывет,
ну, а Золушка не одинока —

по спокойной воде – да на белой ладье —
уплывает далеко-далеко…

Дождь несет свою злобу по крышам домов городских,
и разносит по улицам ругань, и хлещет по лицам.
Младший брат, самый старший
из всех младших братьев моих,
я не знаю, куда мне укрыться!

Вот вагоны стоят – но куда им по ржавчине рельс?
По грязи и по слякоти – как же, больной, мне угнаться?
Младший брат мой, ты видишь, что дети стоят у дверей?
Ты вели им домой возвращаться!

Как же детям понять, что ветра наточили ножи,
что разверзнется бездна и рухнут мосты,
разбушуются грозы?
Дождь залил этот город – но как он, скажи,
сможет выплакать все наши слезы?

Повисла под радугой капля лазури
и, как колокольчик, звенит.
Впрягли небеса в набежавшую бурю
порыв потревоженных нив.

Они к горизонту стремительно скачут,
где полог висит дождевой,
и красные серьги с собою захватят,
вернувшись назавтра с зарей.

В этот пригород, в этот дождливый сад,
навевающий грусть,
к этой вишне, к ветрам,
что пейзаж овевают ненастный, —
как сюда он попал, удивительный белый гусь,
одинокий, нездешний, прекрасный?

Есть зеленые братья у каждого стебля травы,
есть отец у древа, в глубоких садах запрятан,
лишь у белого гуся, как у синей дали, увы, —
ни родни, ни отца, ни брата.

Кто раскрасить сумел в темноте небеса,
превратил их в сад и расцветил?
Как один в темноте доберется в сад
этот тихий маленький ветер?

Засиявшее облачко ветер задел,
звезды бледные замирают.
Тихий ветер белый передник надел,
одуванчики собирает.

Расстелена бедность ковром обнищалым,
разбит наш стакан. Что на хлеб нам сменять?
Мы все потеряли, и ночь обещала,
что станет она нищету охранять.

Но маленький ветер негрустную песню
тихонько напел и сказал:
ваш дом – у чужих, путь к нему неизвестен,
но можно вернуться назад!

Этот город промок – льют дожди целый день,
он в глаза мне глядит виновато,
вспоминая колодцы, сады деревень,
все иное, что было когда-то:

как красу листопада мне осень несла,
как гостей на крыльце ожидала,
как овца пожелала удачи, прошла —
и на шерсти роса засверкала.

Ну, а я, подчинившись златому ярму,
потихоньку брела вдоль забора,
чтобы в красном саду и зеленом дому
встретить дождь, что начнется так скоро.

Освещенные окна твои затерялись в ночи,
но открыты они для молитвы моей и мечты.
Все тропинки, что к дому ведут твоему, омывают ручьи,
и тропинки эти чисты.

Ты прошел одиночество, песня сгорела в огне,
твоя песня сгорела и мудрое сердце забрала с собой.
Потому я прошу: разреши же и мне
одинокий покой.

Есть такие, что любят друг друга, и по вечерам
от любви сгоревшего Бога в закате видят.
Есть такие, что любят внимать вещающим небесам:
жил да был на свете добрый Бог,
что не мог никого обидеть.

Жил на свете Бог, что создал Землю и синь морей,
и все травинки, и все пути, деревья и реки,
и всех на свете людей, и лесных зверей,
и сам Он это все полюбил навеки.

И поскольку сутью Его была любовь и кротость,
Он велел всем стать такими же, как Он Сам,
и пошел к краю света, вдаль, за городские ворота,
чтоб добавить сини тускнеющим небесам…

Есть такие, что знают все это наверняка,
и они молчаливы и благость повсюду видят,
и глаза их читают во всех закатах, во всех веках:
жил да был на свете добрый Бог,
что не мог никого обидеть.

По ночам, закрывая глаза, я видела лист.
Только лист – и знала, что все хорошо.
Море не было полным, хоть к морю все реки сошлись,
потому я и знала, что все хорошо.