Антология - Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века

Мыслить – значить, неслышно жить,
это самая тихая благодарность.

Мыслить – застенчивая бережность,
прохладное снадобье

в дороге, где нежно догорают огни,
коим нет числа,

подобно розам, что не увядают никогда
и приветствуют ручьи и долины.

Думать – это дерзкое раздолье,
без-умное воззвание к тому,

чтобы стало бытием то, что смертно —
вот в чем надобность исцеления.

Покорность последователей —
предание бытия.

Медлительность земледельца —
для посева звездного света.

Одиночество пастыря —
страдание без срока давности.

Бдения заблуждающихся —
их безумие безмерно.

Когда горы белых облаков
по бескрайней гонят синеве,
тебе не велено молвить,
что, мол, небеса скрылись,
что, мол, небеса озарились,
что будто отреклись друг от друга,
что сплотились друг с другом,
что безрассудна растрата
в игрищах вора и жертвы.

Когда летним полднем,
нигде не задерживаясь,
прошествует внезапный
беспричинный вихорь
сквозь дружные травы и злаки,
волны взыграются ласково
и заскользят немного быстрей,
потолкутся суетливо,
наскоро сияние скроется,
и вновь озарятся луга, —
в тот миг ничто ни с чем не прощается,
нет никакого существования,
едва ли что-либо проявится,
только полное растворение.

Однажды низко склонись и снова подними
все человеческие вещи. Всё же боги любят тех,
кто думает о благе и уберегает их от бед.

–

Так что на будущее мы узнали, отступив
перед богами, мы научились, как почитать Атриды.
Изначально царствуют они; так что остается нам отступить.

Что еще молвить?

Даже самые страшные, самые могущественные
отступают. Вот и снежно-суровая зима покоряется
перед нежным летом; также в мучительный час ночи
является светозарный день, воспламеняющий сияние;
и ветра ужасные вихри стихают, и нежится ревущее море.
Даже всемогущий сон распускает то, что связал;
пусть поймал не навеки, лишь крепко держится нас.
Как мы не можем понять, как мы не можем постичь
это благо?

Остатки пыла благодати
прими у тёмного очага бытия,
что воспламеняется в ответ:
божеское и человечное в едином.

Как песнопенье всех вещей,
отбрось заботу о просвете дерзком
между мирозданьем и землёй,
где творятся мифы радостного очага.

В слове сокрой тихую весть
постижений о великом и малом
и отбрось пустые открытия
в просвете внезапном на пути к бытию.

Схвати, брось, утаи —
пусть будет скачок
из окраин памяти дальней
в область никем не застолблённую.
Вопрошай о том «Кто»:
«Кто этот человек?»
Говори неумолчно о нечто «Что»:
«Что есть бытие?»
Не пренебрегай неким «Как»:
«Как связаны они?»
Человек, истина, бытие —
откликаются на разрастание
их сущности, готовой к отречению,
которым сами себя одаривают.

Нежного цветения
земля не пораненная,
о, стань
неистового рвения
сиянием пламенным!

Ничто, нигде, никогда,
пред каждым «что-то»,
пред «потом» и «там»,
выдвигается из бездны словом,
как дар, злополучный
для всякого основания,
поскольку единство укрепляется
только тем, что будет сказано
каждой вещью
друг другу,
и схвачено чувством,
смущённым безумством,
и будет запросто снова
уловлено смыслом, уж больше
не ускользающим в никуда.