Сергей Морейно - Берега дождя - Современная поэзия латышей

в реку катится. Сбегает река с горы жемчужиной – и тут катарсис
Сарканите, Акавиня и Виргулите, зернистые спины форелей
венец короля контрабанды поток
уносит. В следующий раз Висагалс: глазаFозера, могилы и Айвиексте

Лаптава. Вслушайся в имя: Лаптава…
Как лопата в руках землекопа, мужицкая лапа, как рыжее лыко на лапти,
как… черт знает что.

Здесь муж жил, славнейший из всех,
что водили плоты по Педедзе, Болупе, всей плотогонной дружины.
Им и нынче стращают детей, шепчут вечером сказки.

Очка из Лаптавы, картежник, пройдоха,
чей папашка рожден был весной на плоту очкиной бабкой,
кончиком ногтя подчищал плотогонов последние латы
так, что многие шли потом без сапог от корчмы до дому.

Лошадиные дуги, полозья саней, колес тележных ободья
Очка гнул на пяти распялках, вон лез из кожи, в ржавом поту купался.
И вот уж лет пять или десять, как он на новых угодьях,
у вечных источников, с острогою в рыбьей стае, небось не попался.

Должно быть, спустил уже ключ от ворот Петра-бедолаги, крылья ангелов,
пропил, должно быть, у чертовой бабки последнюю щепку,
вот и замерз, плюется Очка, дрожит в пыли на дороге,
того и гляди, встрепенется, как ворон, вернется обратно на землю,

туда, где древнее Очеле топорщит, как зубья пил, свои крыши,
и где имена волхвов мелом на каждой двери, пусть помнят,
кожи киснущей смрад, распаренных дуба и вяза запах,
и музыкантов окрестных звуки, что твой туман, наплывают.

Да, водился с крустпилской шпаной, в корчме базарил,
бревна багром тибрил с прибрежных складов,
промокший насквозь, вшей выбирал из-за ворота, вечно жаждал,
и, перелистывая страницы, заскорузлый палец слюнявил,
повторял тихо: Лаптава, Лаптава…

до света на рынок
в набитой горбом телеге
звенеть туесками, горшками
бочонками, крынками, банками
свой подымать достаток
цепляя взглядом как спицей
свой путь от синего леса
к ячменным граненым колосьям

но корни столетних сосен
как змеи, в сумраке вьются
гремит, спотыкаясь, телега
и сливки становятся маслом
от прибыли пшик лишь только
лошадка рабочая в мыле
и ты на Гулбенском рынке
садишься, приятель, в лужу

путь этот слишком ухабист
и вот, поплевав на ладони
хозяин подрубит корни
и срежет крупные кочки
спугнет воронью семейку
и сгонит с дерева дятла
а раз привезет из Гулбене
добро и четыре молитвы

когда земля набухает
и вязнут в лугах колеса
так вот, весной этот путь
зовут еще по-другому
сначала хлебным путем
муки ни ложки, а листья
клена в печи от позора
скручиваются и тлеют

и только потом путь масла
поскольку в Гулбене славный
спрос, и склоняют имя
рубившего корни-крючья
и конь не трясет мослами
а шагом и медленной рысью
когда уже поздно молиться
и на пути к погосту

Якоб усталый рассвистал свои лодки по свету
медь столетий горчит в кисетах пора и подымить
свить лоскутик того табачка снять стружечку этого
яблочка выцепить какого-нить под дверьми

но Дарте неймется мозоли да зуд постигли
что кара небесная пальцы гребут по рядам
днем базарным
а в деснах беззубых что в тигле
плавится стран заморских звонкая дань

тих Иов после фильтрации
мается человече
видно в башке этой что-нибудь стало дугой
вдеть бы бычье кольцо в ноздрю да коромысла на плечи
вздеть
пусть миры кружась не лезут один на другой

как там наш Янкеле обрящет свои горизонты
на крылышках тех восковых белым соколом вслед
слепящему ветру
слепому от ярости солнцу

но взгляд исподлобья
молочно-сед

забыть о курземском сплине о Земгале своенравной
крепленых портовых винах крапиве кусавшей ноги
заехать за Балвы в чащу и сделаться месяцем славно
или пыхтеть и дуться кипящим котлом на треноге

санями полными скрипа проехать вспученным лугом
стать лошадиным бегом на пасеке вдоль опушки
когда дороги под снегом а с мая солнце по кругу
где пчелы требуют выкуп когда кукует кукушка

где горла коса не щекочет притом стена за спиною
ни места ни срока точно туман нависает стеною